«Ходовые» размеры верхогляда гораздо скромнее, и год от года они давно уже уменьшаются. Пойманные в 1927- 1928 годах в Хабаровском районе 14600 верхоглядов потянули около полутысячи центнеров — средний вес одного составил 3270 граммов. Длина при таком весе — 65 сантиметров. А уже через полтора десятилетия средние размеры в промышленных уловах этой рыбы уменьшились до 44-47 сантиметров и 1100-1800 граммов (год от года эти показатели разнятся).

В начале 40-х годов в советской части Амура брали до 3,4-3,7 тысячи центнеров верхогляда ежегодно. Примерно столько же ловили в китайской части реки. А к концу того десятилетия уловы сократились в три раза. В определенной мере сказался перепромысел вследствие активного использования сетей, неводов, глухих забоек. К тому же все 40-е годы пришлись на маловодный период, когда ловить рыб не составляло труда. Но стоило в 1951 году начаться периоду многоводья, как и поголовье рыб, и их уловы пошли в гору. Уже с 1954 года в наших водах стали добывать до полутора и более тысяч центнеров верхогляда за сезон» И все-таки в последующие годы рыбу опять перелавливали. До тех пор, пока не стали упорядочивать промысел построже.

О том, как много верхогляда (в числе всякой иной рыбы) было прежде, можно судить по рассказам Петра Комарова: сеткой наподобие большого сачка, привязанного к длинному шесту-рычагу, хабаровский рыбак у Амурского утеса вылавливал до 1000 верхоглядов общим весом до 8 центнеров всего за пару дней!

В любительских уловах верхогляд теперь оказывается не так уж редко, хотя и гораздо реже, чем щука или сом. Небольшие попадаются на червяка. Редко. Крупного можно подцепить на блесну при ловле щук. Иногда его блеснят специально — ищут места, подгадывают время. Чаще всего на зорях у глубоких омутов, крутящих свои воронки рядом с мощными потоками на резком повороте, у скалистого мыса, при устье крупного притока или протоки на спаде воды… Особенно хороша охота на верхогляда со спиннингом в августе, сентябре и октябре. И в лёт поденок. Опять-таки на стремнине, без которой эта неугомонная рыба не мыслится.

Представьте себе: тихое росное раннее утро, только что выкатившееся из-за горизонта, но уже горячее светило торопливо серебрит и греет просыпающийся мир… Не желая потревожить тишину, вы осторожно удите, разнорыбицу. Чаще всего карася. И спиннинг заброшен в дальнюю глубину с заветной приманкой на сазана. Любуетесь красотой, гармонией и покоем природы, думаете о всяком… И терпеливо ожидаете волнующего мига.

Самое ценное в рыбалке — переживания. Даже от неприятной неожиданности. Острые мгновения в памяти навечно, и чем дальше, тем ярче они вспоминаются. Я всегда считал — правда, оставив далеко позади свое голодное детство, когда рыба помогала выжить, — что на рыбалке не улов важнее, а эмоции. Тот — был и нет его, а эти до самого края жизни. И год от года обостреннее. Трепетнее.

Были и у меня такие тихие серебряные зори у реки, были. И так вот однажды удил я карасей под крутым берегом, посматривал на слегка провисшую жилку спиннинга, два крепких крючка которого наживил червем и медведкой. Любовался оставляемыми всякой рыбой на рябом зеркале недалекого улова следами, поглядывал на воронки, втягивавшие в себя листья, веточки и падающих насекомых…

Верхогляд (Erythroculter erythropterus)

Неожиданно увидел и услышал, как вывернулась там из воды пара широких рыбьих хвостов и мощно ударила и раз, и два. А около потянулись утюжные следы волн от совсем близких к поверхности крупных стремительных рыб. Верхогляды! И я торопливо завертел катушкой спиннинга, чтобы заменить крючки на блесну и попытать счастья. От быстрой подмотки они шли в полводы, а вскоре даже ближе к ее поверхности, я нетерпеливо бог знает, зачем дергал удилищем, и вдруг, оно от сильного толчка вылетело из рук. Я подхватил его и сделал резкую, но протяжную подсечку, и сразу же почувствовал тугие тяжелые удары по вытянутой жилке, и через несколько мгновений над водой ослепительно вспыхнул горячим расплавом серебра широкий бок большого, яростно извивающегося верхогляда.

Скажу сразу, что после 15-минутной борьбы я одолел его, а потом замерил: 82 сантиметра — шесть сто. Но боролся я с ним труднее, чем с полупудовыми тайменем или сазаном, и мне не нужно рассказывать, как бешен и неутомим верхогляд на крючке.

А все же главный восторг на той счастливой зорьке — в удивлении: очень почтенный верхогляд взял… обыкновенного красного дождевого червя. И взял с ходу, без обычных осторожных поклевок…

А оказывались в моих руках эти рыбы таких размеров далеко не единожды. Мальчишкой и отроком летом и осенью мне часто приходилось, помимо почти ежедневного ужения, плавать на весельной плоскодонке или оморочке с разными заботами: на заимку и покос, по ягоды и грибы, к рыбакам на путину. Иной раз часами греб. А чтобы не зря время пропадало, волочились за мною по воде две дорожки, разведенные от бортов шестами. Одна, с блесной из небольшой ложки, с грузилом, шла вблизи дна, другая же обманка плыла поверху, потому что представляла собою крепкий тройник, оснащенный гусиным . пером под рыбку. Та — на щуку или змееголова, эта — на верхогляда. Перо работало реже, однако вытаскивать верхогляда было настолько радостно и волнующе, что и десять щук таких переживаний не приносили.

Но и обыкновенную металлическую блесну он берет лишь немного реже. Из того же детства вспоминается: в малую воду, опуская с бонов блесну по течению и выбирая ее, я на ту же ложку за час вытянул четырех «околометровых» верхоглядов, а промышлявший рядом со мной сплавщик заблеснил в два раза больше. Счет трофеям и у него, и у меня оборвался разом: стая прошла.

Верхогляд осторожен, поймать его гораздо труднее, чем, скажем, щуку или сома. И червя берет с оглядкой, и блесну не всегда жадно хватает. Да взяв или схватив, может тут же выплюнуть. Терпения и быстрой реакции рыбаку при намерении поймать эту рыбу нужно не меньше, чем при ловле сазана.

Однако странно: осторожный и недоверчивый хищник ловится на «малька», вырезанного из белой клеенки. На закидушку их цепляют, пристроив к крючку, на донки ярусно приспосабливают. Зимой верхогляды придерживаются проточных глубин и суводей около них. Следят за жилкой по поплавку или тонкому гибкому стерженьку внимательно: очень не просто подсечь заинтересовавшегося «мальком» верхогляда… И стоит удивляться, что он же может заглотить эту клеенку, зацепившись за крючок и без рыбацкой подсечки.

…Вот уже несколько сезонов летний Амур надолго выплескивается из берегов, и всякая рыба восстанавливает численность. Медленно, трудно, но множит свои ряды. И верхогляда становится больше. Радий Леонидович Вербицкий недавно рассказал мне:

«В начале октября по широкой протоке из Синдинского озера дружно сплавлялась в Амур всякая рыба, но особенно густо шла молодь. Косяки — как темные тучи! И вот однажды утром, на тихой ясной зорьке, ворвался в эту протоку из Амура огромный табун верхоглядов. Может, И не один табун, однако было рыб несколько тысяч. Они били по всей двухсотметровой ширине протоки, да так били, что вся вода выглядела вскипающей. И такой шум от плеска стоял, какого не услышишь в грозу с градом. И такие хвосты лупили вокруг поставленной на якорь лодки, что забыл я про свой спиннинг и все глядел да удивлялся. Аж рот раскрыл… Лишь когда наглотавшиеся рыбьей мелочи верхогляды стали оттягиваться в Амур, принялся кидать я блесну, но и то успел отвести душу во как…»

Литература: Сергей Петрович Кучеренко «Рыбы у себя дома». Хабаровск, 1988

Родина этих рыбок — Америка. В нашей стране они появились еще до войны. Это небольшие рыбки, всего около 3 см длиной, реже — 4-4,5 см. Послушайте, как рассказывает об этих рыбках Федор Михайлович Полканов в своей книге «Подводный мир в комнате».

«Тетра-фон-рио — маленькая подвижная рыбка с широким, сильно сужающимся к хвостовому плавнику телом. Основная окраска серебристая. Позади жаберных крышек три поперечные коричнево-черные полоски. Задняя часть тела и все плавники ярко-красные. По краю заднепроходного плавника у самца имеется черная окантовка. Рыбка пуглива, и ее окраска очень изменчива. Когда аквариум освещен сверху, особенно вечером, тело тетра-фон-рио горит ярким огнем, светится, как маленький красный фонарик. Но опусти в аквариум сачок и увидишь, как фонарик погаснет, тело рыбки станет бледным, бесцветным. Живут эти рыбки в любых, даже самых маленьких аквариумах, они очень невзыскательны к температуре и корму. В спокойном состоянии рыбки весело играют, гоняясь друг за другом и за другими рыбками.

Тетра-фон-рио (Hyphessobrycon flammeus)

Перед нерестом (в мае — сентябре) пара рыбок содержится несколько дней в аквариуме с повышенной температурой (26-28°) при обильном кормлении мотылем. Затем их переводят в нерестилище, в стоящий на окне неподогреваемый аквариум со свежей водой той же температуры, густо засаженный мелколиственными растениями. Делать пересадку нужно вечером. К утру вода в нерестилище остывает до 22-18°, количество кислорода в ней повышается, а через два-три часа начинается нерест. Самка выметывает от 100 до 400 мелких прозрачных клейких икринок. Прилипая к листьям и стеблям растений, они повисают на них, находясь в таком положении, пока не вылупятся личинки.

Отнерестившихся рыбок нужно сразу же отсадить. Икра очень чувствительна к количеству кислорода в воде, поэтому в нерестилище с икрой полезно время от времени подливать немного свежей воды или же устроить продувание аквариума. Икра развивается от двух до четырех суток. Личинки тетра-фон-рио крошечные и кажутся состоящими из двух шаров — глаз и маленького прозрачного хвостика. Они не плавают в толще воды, как личинки данио рерио, а как бы ползают по растениям, дну и стенкам, подбирая инфузорий».

К этому очень интересному рассказу о тетра-фон-рио мне хочется добавить лишь небольшое замечание. Хоть и говорит Федор Михайлович Полканов, что эти рыбки «очень невзыскательны к температуре», но все-таки лучше содержать их при температуре воды 20-25°, поднимать температуру воды выше 28° и снижать ниже 18″ нельзя.

Литература: Онегов А. Школа юннатов. Живой уголок/Худож. В. Радаев, В. Храмов. — М.: Дет. лит., 1990. — 271 с.: ил.

«Светло-зеленые, с сильно рассеченными листьями кустики этого растения по внешнему виду представляют нечто среднее между обыкновенным лесным папоротником и морковью. Растение размножается удивительно быстро. Стоит листьям достичь в длину восемь — десять сантиметров, как на них, сразу во многих местах, закладываются почки, дающие начало новым растениям. На отломанном маленьком кусочке листа образуется хотя бы одно новое растеньице.

В 1948 году в Москве появился один-единственный маленький кустик, но уже через несколько месяцев водяной папоротник был почти у всех аквариумистов, причем у многих буквально сотни кустов»- так рассказывает о водяном папоротнике Федор Михайлович Полканов в своей книге «Подводный мир в комнате». С этой книгой я вас уже познакомил. И заканчивается этот рассказ таким советом: если большинство наших простых аквариумных растений пригодно как для тепловодных, так и для холодноводных аквариумов, то «папоротник любит обогрев и электрический подсвет».

Водяной папоротник появился в моем аквариуме уже тогда, когда его научились разводить опытные аквариумисты. Это действительно было очень интересное растение, совсем не похожее на те, которые я уже знал.

Небольшой светло-зеленый кустик с нежными, ломкими листочками я осторожно посадил в углу аквариума, поближе к свету, и стал беспокойно ждать, приживется он или не приживется. А кустик-новосел, кажется, и не почувствовал, что его пересадили из одного аквариума в другой — он оставался таким же зеленым и красивым, как и в том аквариуме, где рос до этого.

Еще тогда, когда я только принес домой кустик- водяного папоротника, заметил я в нескольких местах на его листьях крошечные кустики, будто приросшие к пластинке листа. Эти кустики были очень похожи на взрослые растения, только очень малы. У каждого такого кустика-крошки было по нескольку листочков и тонкие корешки-ниточки, свисавшие с пластинки листа, к которому кустик прирос.

Прошло совсем немного времени, и у моего папоротника стали появляться новые, светло-зеленые листья, причем каждый новый лист был больше предыдущего — мое растение процветало. И на новых листьях вскоре отыскал я точно такие же кустики — отростки, прикрепленные к поверхности листьев. Со временем этих кустиков становилось все больше и больше, и однажды я заметил, как кустик отделился от пластинки листа и всплыл к поверхности воды. Я не стал сажать его в грунт и оставил свободно плавать.

И он рос, продолжая плавать у самой поверхности — ведь водяной папоротник принадлежит к растениям, плавающим в толще воды, он, как и элодея, роголистник, кабомба, усваивает необходимые ему питательные вещества всей своей поверхностью.

А число плавающих кустиков ото дня ко дню все увеличивалось, они разрастались, и скоро, ими была занята почти вся поверхность аквариума. Постепенно плавающие кустики водяного папоротника стали мешать другим растениям, загораживали им свет, и я вынужден был раздать их своим друзьям. Так и я принял участие в расселении водяного папоротника по аквариумам.

Водяной папоротник действительно очень быстро размножается. Достаточно старый лист растения поместить на хорошо освещенное место, как на его поверхности появится много крошечных кустиков-отростков. Эти кустики легко отделяются от листа, и их можно пересадить в грунт. Иногда, чтобы ускорить размножение папоротника, его лист, отделенный от растения, прокалывают в нескольких местах иголкой, и тогда на месте каждого укола-дырочки развиваются новые растения.

Водяной папоротник, о котором шла речь, имеет научное название «папоротник желтоватый роговидный». Это растение распространено в водоемах тропических областей всего земного шара. Но кроме папоротника желтоватого роговидного, в наших аквариумах встречается и другой вид папоротника — папоротник капустовидный. Он также выходец из тропиков, но в отличие от папоротника желтоватого роговидного не укореняется в грунте, а плавает на поверхности воды, как кустики-отростки, о которых только что шла речь. Это растение любители-аквариумисты называют «водяной капустой».

Водяная капуста размножается так же легко, как и папоротник желтоватый роговидный, и так же, как он, требует для себя подогрева воды и очень хорошего освещения.

Иногда случается так, что водяной папоротник вдруг начинает терять зеленую окраску — его листья сначала становятся прозрачными, а потом загнивают. Это происходит в том случае, если вода в аквариуме стала слишком мягкой — в воде стало меньше растворимых солей, и водяной папоротник, привыкший жить в жесткой воде, сразу это почувствовал.

А мягкой вода в аквариуме может стать в весеннее время, если вы замените в нем слишком много старой воды на новую, водопроводную, отстоявшуюся. Весной вода в реках и озерах становится мягкой, так как сюда попадает талая вода, почти не содержащая солей; мягкой соответственно становится в это время и водопроводная вода. Помните об этом и никогда весной не заменяйте в аквариуме слишком много старой воды на новую.

Кроме плавающей формы водяного папоротника, в аквариумах встречаются и другие растения, плавающие на поверхности воды. Без таких растений мы с вами никак не обойдемся, если заведем в аквариуме лабиринтовых рыбок: макроподов, лялиусов, гурами, петушков; для этих рыб плавающие растения служат основой при постройке гнезда. Плавающие растения очень хорошо поместить в банку, куда вы собираетесь отсадить самочку живородящих рыбок, эти растения надежно укроют только что появившихся на свет мальков.

Литература: Онегов А. Школа юннатов. Живой уголок/Худож. В. Радаев, В. Храмов. — М.: Дет. лит., 1990. — 271 с.: ил.

Слух о продаже диковинных товаров быстро облетел город. Кареты с гербами на дверцах и щегольские коляски потянулись на Гороховую улицу, где помещалось тогда правление Российско-Американской компании.

В назначенное время плешивый чиновник торговой компании бодро воскликнул:

— Милостивые государи и милостивые государыни!

В зале стало тихо. Чиновник с удовольствием оглядел собравшихся и объявил аукцион открытым.

Распродажа пошла бойко. Служители выносили из задних комнат удивительные фарфоровые вазы, хрупкие прозрачные чашки, шуршащий шелк с фантастическими узорами…

Аукцион продолжался несколько дней. И все эти дни зал был полон. Петербургская знать покупала и вазы, и посуду, и безделушки. Лакеи бережно везли драгоценную утварь во дворцы и особняки.

Вельможная столица восторгалась заморскими товарами. Однако лишь немногие видели в их появлении на Гороховой улице нечто более важное и примечательное, чем только занятный аукцион.

…Моряки России давно уж мечтали о кругосветном плавании. Поговаривали о нем еще во времена царицы Анны, да так ничего и не совершилось.

Спустя более полувека снова возникла мысль о дальнем плавании российских кораблей. В 1786 году несколько флотских офицеров писали из Охотска в Петербург: «Не приказано ли будет по окончании экспедиции обратный путь сделать, обойдя мыс Доброй Надежды, прямо в Кронштадтскую гавань, с тем намерением, что оное будет впредь служить для распространения знаний и искусств».

Видать, храбрые они были люди, коли, собирались плыть через два океана на охотских суденышках! Адмиралтейство отказало им. Может быть, потому, что там подумывали не о подобном, полукругосветном походе, а о настоящей «кругосветке» — из Балтики в Тихий океан и обратно. В Петербурге совсем уж вознамерились отправить вокруг света пять кораблей под командой капитана Григория Муловского, но тут началась война со шведами, дело было отложено в долгий ящик, а сам капитан Муловский, к несчастью, погиб в сражении у острова Эланд.

Под началом Муловского на линейном корабле «Мстислав» служил молодой голубоглазый офицер, уроженец Эстонии, Иван Федорович Крузенштерн. Ему и суждено было спустя несколько лет исполнить то, что не успел сделать его храбрый капитан.

Однако до того выпало на долю Ивана Крузенштерна еще немало приключений и испытаний, В числе нескольких русских офицеров он был послан волонтером на британский флот. А британские суда рыскали по всем океанам. Вот и довелось Крузенштерну ходить на английском фрегате к берегам Северной Америки, на Малые Антильские и Бермудские острова, в Нидерландскую Гвиану и в Индию, а на купеческих судах довелось побывать в далекой Малакке и в шумном Кантоне.

В последний год XVIII века закаленным, просоленным моряком он вернулся на родину:

В Петербурге Иван Крузенштерн явился к вице-президенту Адмиралтейств-коллегий: он предложил графу Кушелеву «прожект» кругосветного плавания.

«Мысль сделаться полезным, — говорил впоследствии Крузенштерн,— к чему всегда стремилось мое желание, меня подкрепляла; надежда совершить путешествие счастливо ободряла дух мой».

Но осторожный граф не разделял надежд моряка. Вице-президент отослал Крузенштерна на Балтику, и тот, обиженный и огорченный, уехал в Ревель продолжать флотскую службу.

Минуло два года. Неугомонный Крузенштерн вновь подал свой проект. И вдруг нежданно-негаданно получил согласие. А решилось дело в его пользу потому, что предложением Крузенштерна сильно заинтересовалась та самая купеческая компания, правление которой помешалось на Гороховой улице в Петербурге.

И. Ф. Крузенштерн. (С гравюры XIX века.)

Компания, состоявшая под покровительством царя, занималась добычей пушнины и ценного морского зверя на северо-западных берегах Северной Америки. В этих далеких краях, где расположились русские поселения и крепости, было вдоволь и соболей, и черно-бурых лис, и бобров, и тюленей. Добыча пушнины шла хорошо. Но вот беда: велик и труден был путь доставки «мягкой рухляди» — мехов. Сперва везли товар морем в Охотск. Оттуда через всю матушку Россию к берегам Невы. Получалось точь-в-точь по пословице: «за морем телушка — полушка, да рубль перевоз».

И вот прослышали купцы и акционеры компании о «прожекте» некоего Ивана Крузенштерна, капитан-лейтенанта, отменного мореходца пришелся он им по душе. И компания решилась тряхнуть тугой мошною, взялась снарядить на свой счет два корабля. А царское правительство, поддерживая торгашей так же, как поддерживали своих купцов правительства Англии, Франции, Голландии, дозволило набрать офицеров и матросов из военного флота.

Ю. Ф. Лисянский. (С гравюры начала XIX века.)

Что ж до самих русских моряков, то и они с радостью откликнулись на зов Крузенштерна. Не оттого, впрочем, что думали о доходах компании, а потому, что видели в кругосветном походе отличную школу морской выучки и питали крепкую надежду, что в просторах Тихого океана сумеют они сыскать новые острова и земли и тем самым обогатить науку.

В дальнее плавание снарядили два корабля. Один, водоизмещением 450 тонн, назвали «Надеждой», второй, поменьше, в 350 тонн, — «Невой». «Надеждой» командовал сам начальник экспедиции, «Невой» — старый его друг Юрий Федорович Лисянский, моряк опытный и смелый.

Капитаны знали друг друга не первый год. Почти одновременно окончили они Морской кадетский корпус. На одной эскадре дрались с неприятелем во время русско-шведской войны. Так же, как и Крузенштерн, Лисянский был послан в Англию и на британских кораблях ходил к берегам Северной Америки и Индии.

Лето 1803 года прошло в заботах и хлопотах. Грузили провизию, получали товары, предназначенные Российско-Американской компанией для своих заокеанских поселений. Чуть ли не каждый день на корабли приезжали гости из Петербурга и Кронштадта, родные и друзья моряков.

Экипажи «Надежды» и «Невы» были набраны из офицеров и матросов русского балтийского флота. В кругосветное плавание отправлялись и молодой мичман, будущий открыватель Антарктиды Фаддей Беллинсгаузен, и юный Отто Коцебу, будущий прославленный командир брига «Рюрик».

Впрочем, не только моряки размещались в каютах шлюпа, но и натуралисты, астроном, живописец, медик. Последними прибыли «посланник ко двору японскому» Николай Резанов со свитой.

Итак, перед экспедицией Крузенштерна стояло несколько многотрудных задач. Во-первых, само по себе кругосветное плавание. Во-вторых, доставка грузов для промышленников Российско-Американской компании. В-третьих, задание дипломатическое, правительственное: завязать сношения с Японией, которая упорно отгораживалась от всего мира.

В начале августа 1803 года над рейдами и Кронштадтом прогремел прощальный салют корабельных пушек и береговых батарей. Провожающие закричали «ура», замахали шляпами и платками. Корабли Крузенштерна и Лисянского вступили под паруса.

И вскоре растаяли вдали родные берега. Кто знал, откроются ли они вновь пред глазами моряков?!

Первые дни похода протекли счастливо. Но зато в Каттегате грянул прежестокий шторм, и море «крестило» путешественников в своей пенистой взъяренной купели. А в Северном море были иные тревоги: Англии воевала с Францией, и Северное море бороздили корабли с заряженными орудиями.

Неподалеку от Ярмута английский военный корабль «Антилопа» погнался за «Надежной», приняв ее за вражеское судно. Крузенштерн не хотел терять время на объяснения с англичанами, но, когда ядро, прошипев над мачтами, бухнуло у самого борта, Иван Федорович приказал убрать паруса и лечь в дрейф.

Англичане приблизились. Капитан Сидней Смит разглядел русский флаг и тотчас послал офицера просить извинения у Крузенштерна. Извинения были подкреплены истинно морским подарком: двумя бочонками отличного рома. Русские моряки отблагодарили киевским вареньем и клюквенным морсом. «Надежда» обменялась с «Антилопой» дружеским салютом, и вскоре они потеряли друг друга из виду.

Однако ночью за кораблем увязался другой охотник за «призами». По бортам английского фрегата горели зловещие желтые огоньки. Ветер трепал их, они то удлинялись, то укорачивались. Иллюминация была грозной. Это пылали фитили в руках английских канониров. Фрегат нес 44 пушки, и все они готовы были ударить по шлюпу.

Русский военный моряк с «Надежды» и парадной форме.

На острове Св. Екатерины. (Со старинной гравюры.)

Пришлось опять терять ход и ложиться в дрейф. Наконец, недоразумение разъяснилось. Капитан Бресфорд оказался старинным приятелем Крузенштерна. Посмеявшись над происшествием, они пошли своими курсами.

Несколько дней «Надежда» и «Нева» стояли в портовом городке на юге Англии. Моряки готовились к плаванию через Атлантический океан к берегам Нового Света. Никто из них, кроме командиров, не бывал еще в тех широтах.

Кончался ноябрь 1803 года, когда шлюпы пересекли экватор. Флаг русского флота впервые показался под небом Южного полушария.

«Надежда» и «Нева» приближались к Бразилии. Ветер Южной Америки дул в лицо. Было тепло, солнечно, океан окрашивался нежной синевой.

В декабре шлюпы отдали якоря у бразильского острова Св. Екатерины. У моряков было много забот: починка шлюпов, завоз свежих припасов, пресной воды; на «Неве» пришлось ставить новую мачту.

Островитяне радушно встретили первых русских путешественников. Вечерами офицеры отдыхали на широкой веранде губернаторского дома. В тропической чаще глухо шумел теплый, влажный ветер, бессчетными голубоватыми точками светились фосфоресцирующие насекомые. То резко и отрывисто, то протяжно и печально вскрикивали невидимые во тьме птицы.

Матросы певали порой, и русская песня, сложенная где-нибудь на, Тамбовщине или Псковщине, разливалась над островом Св. Екатерины, под небом Бразилии. А когда матросы смолкали, из хижин негров-невольников слышалось грустное банджо, и звуки его вторили рокоту океана.

Накануне отплытия моряки заночевали в губернаторском доме. Поутру их разбудила громкая военная музыка. Офицеры подбежали к окнам, удивленные и недоумевающие. На небольшой площади перед домом разворачивался гарнизон в ярких парадных мундирах, с полковым знаменем.

Губернатор, улыбаясь, объяснил Крузенштерну и его друзьям, что полк вышел проводить экипажи «Надежды» и «Невы».

— А вот этот полковник, — сказал он, указывая на седоусого командира гарнизона, — потомок славного мореплавателя Васко да Гама.

Моряки были тронуты. Когда шлюпки отвалили от берега, полк разом взял на караул.

Новый, 1804 год застиг «Надежду» и «Неву» в Тихом океане. Океан отнюдь не был тихим: штормы и туманы, крепкий северо-западный ветер… И если до сей поры Крузенштерну и Лисянскому удавалось держаться в виду друг у друга, что было вовсе не так просто при плавании на парусниках, то Великий, или Тихий, быстро разлучил их. Правда, к радости моряков, они спустя недолгое время вновь встретились, но совместное их плавание было коротким. В июне у Гавайских островов шлюпы, как и было, задумано еще в Петербурге, пошли разными дорогами: «Надежда» — на Камчатку, а «Нева» — к русским поселениям на западных берегах Северной Америки.

На этот раз корабли разлучились надолго, до встречи в китайском порту.

Могучий пассатный ветер подхватил «Надежду», точно он только и дожидался появления парусов ее, чтобы показать людям всю свою силу. И «Надежда» резво устремилась к суровым камчатским берегам.

Спустя три недели показались высокий утес и ряд ровных и острых, как зубы дракона, камней. То был вход в Авачинскую губу, в глубине которой приютились домики и церковка Петропавловска.

Встав на якорь, моряки Крузенштерна принялись разгружать трюмы «Надежды», перевозить на баркасах и шлюпках припасы, присланные Российско-Американской компанией.

У берегов Японии. (Гравюра из атласа И. Ф. Крузенштерна.)

А в начале сентября, когда минуло немногим больше года со дня выхода с кронштадтского рейда, «Надежда» опять была в безбрежном океанском просторе. Она шла в Японию, чтобы выполнить теперь правительственное задание.

Но обстоятельства сложились худо. Хотя «Надежда» и положила якорь в Нагасаки, в этой красивейшей гавани, одной из лучших на земном шаре, дипломату Резанову, несмотря на его опыт и такт, не довелось выполнить возложенную на него миссию.

В «Стране Восходящего Солнца» жили предписания феодала Токугава, который еще в XVII веке накрепко запер все «двери» в Японию. И долгие переговоры русского посланника, старавшегося наладить политические и торговые отношения между императорской Россией и императорской Японией, ни к чему не привели.

Больше шести месяцев простояла «Надежда» в гавани Нагасаки. К русским относились как к военнопленным. С корабля забрали оружие и порох, съезжать на берег запретили, не разрешили даже спускать на воду шлюпки и ходить подле своего судна.

С апрельскими ветрами 1805 года Крузенштерн покинул неприветливую Японию. Теперь Иван Федорович мог отдаться географическим исследованиям. А к научным занятиям он всегда испытывал неодолимую страсть.

Японское и Охотское моря были в то время мало известны европейцам. И Крузенштерн принялся изучать их. Он составил описание и карту восточного берега Сахалина, огибал остров с севера, и спускался к югу вдоль его западного берега.

Однако, вопреки полученным инструкциям, он не обошел весь Сахалин: мели и банки Амурского лимана остановили «Надежду». Обилие мелей навело капитан-лейтенанта на ошибочную мысль о наличии низменного перешейка, соединяющего Сахалин с материком. Это серьезное заблуждение Крузенштерна было рассеяно впоследствии капитаном Невельским…

Посетив еще раз Камчатку и приняв там груз пушнины, «Надежда» отправилась в Китай. В Китае, согласно предписаниям компании, Крузенштерн должен был обменять пушнину на изделия восточных искусников.

Почти полтора года протекло с того дня, как расстались Крузенштерн и Лисянский. За эти долгие месяцы друзья-капитаны не раз с тревогой вспоминали друг о друге. Они отлично знали, какие испытания могут выпасть на долю моряка в океане: им ведь часто приходилось убеждаться в том, что моряков отделяют от погибели лишь дюймы досок корабельной обшивки. Дистанция, право, не слишком большая.

Бурной ноябрьской ночью 1805 года «Надежда» миновала Тайвань. Два дня спустя Иван Федорович разглядывал в подзорную трубу строения Макао — португальской колонии близ Кантона.

А через месяц в путевом журнале командира «Невы» Юрия Федоровича Лисянского появилась следующая запись:

«Весь вчерашний день я провел на берегу. Нечего описывать здесь, какое большое удовольствие я чувствовал, увидевшись со своими приятелями, с которыми находился в разлуке около восемнадцати месяцев. Всякий может это легко вообразить по своим собственным ощущениям».

Японская лодка, сторожившая корабль «Надежда» в Нагасаки.

Все получилось так, как капитаны не раз представляли себе в дни раздельного плавания. Ну, конечно же, они уселись друг против друга, налили в рюмки мадеру и закурили трубки — голубоглазый, светловолосый Иван Крузенштерн и Юрий Лисянский с кудлатой львиной шевелюрой и пышными бакенбардами.

После сбивчивых вопросов, перемежавшихся клубами табачного дыма, Лисянский приступил к рассказу. Правда, Юрий Федорович был краток, обещая представить начальнику подробные записи. Он сказал только, что переход от Гавайских островов к северо-западным берегам Америки совершился благополучно, что экипаж «Невы» исследовал прибрежные острова, описывал американский берег, составлял словарь туземных языков, собирал утварь, оружие, коллекции ботанические и минералогические. На пути к Китаю посчастливилось морякам «Невы» открыть остров, названный именем Лисянского, и опасную мель, названную именем Крузенштерна…

На другой день капитаны первых русских кораблей, пришедших в Китай, занялись торговыми делами. Выполнив портовые формальности и ублажив портовых чиновников посильными дарами, экипажи «Надежды» и «Невы» принялись выгружать пушнину и грузить китайские товары, те самые, что вызвали год спустя такой приток покупателей на петербургский аукцион.

В свободное время моряки осматривали Кантон, один «из первых торговых городов в свете», как назвал его Лисянский. Свои прогулки по Кантону они начинали с набережных, застроенных великолепными особняками английских и голландских купцов. А дальше, в глубь города, тянулись бесконечные улочки, ряды лавок и мастерских, где от зари до зари трудились искусные китайские ремесленники.

Кантонские наблюдения Крузенштерна и Лисянского не были долгими. Однако в дневниках капитанов появилось довольно много заметок о китайцах. Лисянский, описывая Кантон, замечал, что тамошние ремесленники ведут «жизнь самую трезвую и воздержанную», что «китайцы чрезвычайно вежливы и обходительны», что они «очень понятливы и восприимчивы».

Но моряки видели не одно хорошее. Видели они и ужасающую народную нищету, и страшные злоупотребления чиновников.

«Европейские миссионеры, — записывал один из русских моряков,— отзываются с большой похвалою о китайских законах. Но на самом деле они, по моему мнению, не заключают ничего полезного для китайцев». И многозначительно добавлял: «Главным или коренным законом Китайской империи считается тот, которым предоставляется императору право быть отцом своих подданных». Нельзя не признать, что в этом действительно не было ничего «полезного для китайцев». Впрочем, и нищету народную, и произвол чиновников и вельмож, и «право» императора быть «отцом подданных» — все это можно было видеть и, не пересекая два океана: все это было и в царской России…

Закончив погрузку, «Надежда» и «Нева» пустились в путь к родным берегам. Огромный тысячемильный переход предстоял обоим парусникам.

Медаль, выбитая в память плавания И. Ф. Крузенштерна.

У острова Св. Елены. (Со старинной гравюры.)

Обогнув Африку, Крузенштерн узнал о разрыве между Россией и Францией. Весть эта застигла русских моряков на острове Св. Елены. Кто из них мог тогда предполагать, что именно здесь, на острове Св. Елены, закончит свою бурную жизнь Наполеон!

Не желая встречаться с вражескими крейсерами, Крузенштерн повел «Надежду» не через Ламанш, а к северу от Британских островов. В первых числах августа 1806 года «Надежда», оправдав упования своего командира, вернулась в Кронштадт. Впервые русские моряки обогнули земной шар. Они отсутствовали 1090 дней и ночей, полных тяжкого матросского труда, штормовых опасностей, гудящего океанского ветра.

Радость Крузенштерна и его спутников была полной, ибо на рейде Кронштадта они увидели шлюп Лисяиского. «Нева» пришла несколько раньше «Надежды».

Лисянский разминулся с Крузенштерном еще в Индийском океане. От берегов китайских до берегов английских «Нева» прошла без остановки. То был 142-дневный переход под парусами.

Ни один русский парусник не совершил ни до того, ни после более длительного перехода без стоянки на якоре.

Первое в истории русского флота кругосветное плавание завершилось. Крузенштерн и Лисянский привезли не только товары для Российско-Американской компании, не только очень точные и ценные карты для Адмиралтейства и не только богатейшие коллекции для естествоиспытателей, — они привезли еще и нечто незримое: твердую веру в то, что дальние кругосветные плавания по плечу русским матросам и офицерам.

Как все выдающиеся люди, капитаны «Надежды» и «Невы» были начинателями. Они открыли блистательную эпоху русских кругосветных походов — эпоху, с которой связано столько славных имен, столько важных географических открытий и столько опасных, головокружительных приключений.

Арсенальной улице, где живут многие ленинградские полярники, уже давно затих, а страницы «Морей» уводили то в глубь седой истории, то в недавние, полные волнений дни первых советских арктических походов и плаваний. На столе росла стопка книг. Владимир Юльевич извлекал их одну за другой из своей, казалось, неисчерпаемой домашней библиотеки. Пухлые записки путешественников разных стран ложились на копии судовых журналов и научные отчеты прославленных экспедиций. Владимиру Юльевичу было уже за шестьдесят, и годы давали о себе знать. Только глаза горели молодым, задорным огнем. Вдруг Владимир Юльевич заговорил о призвании:

— Часто меня спрашивают: почему я связал свою жизнь с Арктикой? На это не просто ответить. По правде, говоря, в жизни происходит двусторонний отбор: не только человек выбирает для себя дело жизни, но и само дело выбирает для себя подходящих людей. Хорошо, когда оба эти выбора совпадают. Тогда нет места разочарованию. Но ведь бывает и иначе…

Розыски какой-то справки на время отвлекли его от затронутой темы. Но вскоре Владимир Юльевич вернулся к ней:

— Знаете, если покопаться, в человеке всегда можно найти какую-то пружину, направляющую его жизнь, действия, стремления. Я не говорю о таких категориях, как верность долгу, патриотизм. Помимо этого, есть еще другие побудительные стимулы, более обыденные и будничные. Нередко это честолюбие, желание быть впереди. Не спешите осуждать такое качество — оно подчас толкает человека на большие, хорошие дела, на подвиги. Но ничего нет сильнее жажды и радости открытия. Первым пройти по земле, где не ступала нога человека! Первым узнать то, что раньше оставалось скрытым от взоров! Я не хочу говорить шаблонными определениями, но это окрыляет человека. Для людей, ищущих нехоженых троп, не так уж много осталось свободных мест на земном шаре. Вот и тянутся такие люди в Арктику. Там есть, где утолить жажду, испытать радость открытия…

Об этом разговоре нельзя умолчать, воскрешая в памяти образ В. Ю. Визе — ученого, исследователя и поэта Арктики, одного из представителей старшего поколения полярников, пришедших в Арктику в те далекие времена, когда каждый шаг, пройденный по девственной белизне снегов, был в подлинном смысле слова шагом первооткрывателя.

Да, Владимир Юльевич и был поэтом; поэтом, художником не только в переносном, но и в самом прямом смысле этого понятия. Еще гимназистом четвертого класса он сочинял музыкальные произведения, которые, по словам тех, кто слышал их, представляли незаурядный интерес. Потом, впервые попав в суровые северные края, путешествуя по Лапландии, он вслушивался в тягучие саамские напевы, запоминал их своеобразную музыку (кстати, одна из первых научных работ Визе посвящена музыке саами) и, вернувшись в холодный, чиновный Петербург, написал симфонию «Из скитаний по Лапландии». Его любимым композитором был молодой Вагнер, чьи героические, мятежные творения вызывали в душе какие-то звонкие и тревожные отзвуки. Кому довелось плавать с Визе, помнят его мастерское исполнение монументальных вигнеровских драм. Люди, свободные от вахт, часами слушали их в тесной корабельной кают-компании. И не случайно в одной из его книг — о победном плавании ледореза «Литке» за одну навигацию по всему Северному морскому пути от Владивостока до Мурманска — эпиграфом к главам стоят музыкальные цитаты из вигнеровских «Моряка-скитальца» и «Гибели богов». Уже на склоне лет Визе работал над сюитой, в которой, как он сам говорил, хотел выразить «чудесные гармонии арктической природы».

Музыка помогала размышлять, углубляться в факты непосредственных наблюдений, она освещала ему путь в поисках тех объективных закономерностей природы, открытие которых и составляет задачу всякого научного исследования.

Север, Арктика вошли в биографию Визе еще в молодые годы. Для начала века и поколения, к которому принадлежал он, такое увлечение не было случайным. Закончился безмерно отважный четырехлетний дрейф «Фрама» через ледовые пустыни Полярного бассейна. На небольшом крепком судне, не имея радио, добровольно обрекая себя на многие лишения, противопоставляя коварству Арктики только смелость научного предвидения и несгибаемую силу человеческого духа, Нансен и его товарищи ушли в неведомое, чтобы вырвать у природы еще одну тайну. Вернулись они победителями. Какой прекрасной была эта победа человеческой воли и ума! Миллионы молодых людей зачитывались чудесной книгой великого норвежца о его путешествии. Каждая строка ее находила отклик в сердцах тех, кто мечтал о подвигах и не боялся трудных дорог жизни. Одним из них и был студент Геттингенского университета Визе.

Владимир Юльевич родился в Петербурге в 1886 году. После окончания средней школы его отправили для продолжения образования за границу. В Геттингене он избрал специальность химика. Работая в лабораториях известных немецких ученых, он увлекся изучением свойств жидких кристаллов и, казалось, нашел свое призвание. Вот тогда и попалась ему книга Фритьофа Нансена. Он несколько раз внимательно перечитал ее. Сколько нерешенных задач, сколько тайн еще скрыто в стране льдов! Юноша понял, что отныне ничем другим он заниматься не сможет.

В. Ю. Визе. (С фотографии).

С волнением читал он совет Нансена:

«Кто хочет увидеть гений человеческий в его благороднейшей борьбе против суеверий и мрака, пусть прочтет историю арктических путешествий, прочтет о людях, которые в’ те времена, когда зимовка среди полярной ночи грозила верной смертью, все-таки шли с развевающимися знаменами навстречу неведомому. Нигде, пожалуй, знания не покупались ценой больших лишений бедствий и страданий. Но гений человеческий не успокоится до тех пор, пока не останется и в этих краях ни единой пяди, на которую не ступала бы нога человека, пока не будут и там, на Севере, раскрыты все тайны».

Владимиру Юльевичу повезло — в Геттингене имелась богатейшая государственная библиотека. Он стал ее постоянным посетителем. Но книг, которые следовало прочесть, было так много, что времени не хватало. Ему разрешили брать их на дом. Визе нанимал извозчика и, загрузив пролетку грудами старинных фолиантов, переплетенных в свиную кожу, и толстыми трудами современных путешественников, торжественно отправлялся на свою студенческую квартиру. Несколько старых книг оказались написанными на голландском языке. Их необходимо было прочесть, во что бы то ни стало. Юноша уехал в Голландию. Совсем не легко было в течение нескольких месяцев освоить новый язык. Но зато, вернувшись, он смог прочесть в подлинниках записки Баренца и его современников…

Лаборатория профессора Таманна была окончательно заброшена. Напрасно профессор посылал на квартиру молодого студента узнать, куда он исчез…

«Понемногу передо мной открывался новый мир — мир, окованный льдами, таящий в себе многие загадки жизни Земли, прекрасный не менее, чем все другие части земного шара, и зовущий, манящий своими тайнами», — вспоминал позднее Визе. Его мысли были прикованы к далекой Новой Земле, к местам, где оборвалась жизнь Баренца. Оттуда ему хотелось начать свой путь.

В 1910 году Владимир Юльевич вернулся в Россию. Теперь он твердо знал—в Арктику надо идти во всеоружии знаний. Два года он слушает лекции на физико-математическом факультете Петербургского университета. Вместе с геологом М. А. Павловым бродяжит по тундрам Кольского полуострова. Денежные ресурсы этой «шапландской экспедиции» (так называл ее Владимир Юльевич) были более чем скромными; всего сто рублей — первые взносы обоих ее участников. Заинтересовавшись бесчисленными тундровыми озерами, Визе попытался в каком-либо научном учреждении Петербурга раздобыть инвентарь для их изучения. Но никто не принимал всерьез затею двух мало кому известных студентов. Маститый профессор университета отделался почти издевательским советом: «Постарайтесь понаблюдать в Лапландии во время полярного дня северные сияния. Это еще никому не удавалось».

Однако юноши не унывали. За два года они исходили вдоль и поперек ловозерскую и хибинскую тундры, забираясь в такую глушь, где редко бывали даже охотники-саами. Вели маршрутную съемку. Открывали озера и реки, не значившиеся на картах. Павлов собирал образцы пород этого дикого края. В глубине Хибин он впервые обнаружил апатит — минерал, открывший уже в советское время новую историю безлюдной тундры и названный «камнем плодородия».

Зимой 1911/12 года газеты известили о смелом намерении лейтенанта Георгия Седова снарядить полярную экспедицию и водрузить русский флаг в самом сердце страны льдов — на Северном полюсе. Высшее петербургское общество встретило этот проект более чем холодно: злые насмешки чередовались с оскорбительными предсказаниями. Официальные круги отказали Седову в поддержке — экспедиция снаряжалась на добровольные пожертвования. Со всех концов России к Седову шли письма с просьбами взять в экспедицию.

Перед Визе неожиданно открылись двери в заповедный мир, о котором мечталось еще в Геттингене. Он и Павлов отправились к Седову.

«Входил я с трепетным сердцем, а вышел с ликующим: и я и Павлов были приняты в экспедицию — вспоминал потом Владимир Юльевич. — Возможно, что тут сыграло роль то увлечение, с которым мы рассказывали Седову о наших лапландских скитаниях. Если это так, то пусть будут благословенны лапландские тундры».

На Кольском полуострове. (С фотографии.)

Десятки раз довелось потом Владимиру Юльевичу снаряжать экспедиции в Арктику. Но первая его экспедиция запомнилась на всю жизнь. И не только потому, что она была первой. На каждом шагу Седов и его товарищи встречали косность, тупость, бюрократизм.

Вот одна из записей в дневнике Визе:

«9 сентября. Сегодня мы должны выйти в море. Однако портовые власти чинят нам препятствия. Утром нам было заявлено, что пока «Св. Фока» сидит в воде выше ватерлинии, судно из порта не выйдет. Как Седов ни старался доказать, что перегрузка ничтожна и практического значения не имеет, формалисты из порта стояли на своем. Тогда Седов пришел в бешенство и приказал сбрасывать на пристань палубный груз. Полетели ящики, тюки, бочки — все, что попадалось под руки».

И все же назавтра старое, изрядно потрепанное зверобойное судно «Св. Фока», зафрахтованное Г. Я. Седовым, покинуло причалы Архангельска. На борту его в первое арктическое плавание уходил 26-летний географ В. Ю. Визе.

Он вернулся на Большую землю спустя два года —в дни, когда Европу пылала в огне мировой войны. Несколько невнятных заметок в газетах вскользь поведали о прибытии «Св. Фоки» и трагической гибели Седова во льдах Земли Франца-Иосифа.

В Главном гидрографическом управлении с нескрываемым цинизмом отмахнулись от научных трудов экспедиции. Тщетны были попытки Визе привлечь внимание к их обработке и изданию. «Нам это неинтересно, несите куда хотите», — ответили ему.

Между тем война требовала своего. Молодой географ зачислился в Морской генеральный штаб. Он занялся перевозкой военных грузов из Мурманска через Лапландию к северным пунктам Финляндской железной дороги. Но все помыслы его реке связаны с Севером, и никакая сила не могла заставить уклониться от избранного пути. Два долгих года, проведенных в экспедиции Седова, невзгоды и лишения, по-братски разделенные с товарищами, все, что он увидел и узнал там, на далеком Севере, твердо крепили молодого географа в правильности сделанного им выбора. Разве мог он изменить теперь стране льдов — стране, где он испытал великолепную, вдохновляющую радость первооткрытия! Ведь именно он пересек на собаках северный остров Новой Земли с западной стороны на карскую и первым прошел по ледяному куполу, где еще никто не бывал. Труды Визе и его товарищей неузнаваемо изменили облик карты Новой Земли и южных островов Земли Франца-Иосифа. Но, может быть, самыми важными были скопившиеся в записных книжках бесчисленные заметки о разных, еще непонятных явлениях арктической природы. Они будоражили мысль, требовали дальнейшей проверки, сулили открытия… Как жаль было бросить начатое дело на полпути! Порой Визе искренне сожалел, что не остался зимовать в Арктике.

Только после Великой Октябрьской революции Визе смог вернуться к любимому делу. «Нет, все-таки хорошо я сделал, что не остался отшельником на Земле Франца-Иосифа, — писал он — и деть своими глазами, как навсегда уходит прошлое, как с каждым днем крепнет и ширится новая жизнь, участвовать в строительстве этой новой жизни — не каждому поколению суждено это». Несколько лет Владимир Юльевич работал в Главной геофизической обсерватории. Позднее руководил океанографическими исследованиями в Карском море. В 1922 году он поступил в Гидрологический институт, а в следующем году участвовал в работах Отдельного северного гидрографического отряда, строившего на Новой Земле первую крупную советскую полярную станцию.

Один из биографов справедливо отмечал, что этот период (1918—1927 годы) был чрезвычайно продуктивным в научной деятельности В. Ю. Визе. Многие ранее зародившиеся мысли удалось проверить, обобщить, разработать в виде новых теоретических положений.

Наука в ту пору только начинала приподнимать завесу над многими загадками арктической природы. Богатейшую жатву собирала с этого поля живая, неусыпная мысль молодого ученого. Уже тогда определились проблемы, над изучением которых ему предстояло работать всю жизнь, — вопросы мировой погоды, общей циркуляции атмосферы, роль полярных областей в этой циркуляции. Размышляя над цифрами, полученными во время экспедиционных плаваний, он старался выяснить законы, управляющие перемещением воздушных масс в Арктике, динамикой полярных вод, изменением ледового режима.

Его беспокойная творческая мысль не хотела замыкаться в кругу общеизвестных истин. Он искал и находил глубокие связи между явлениями, протекавшими в природе, объяснял их, вскрывал сущность процессов, разрушал перегородки, воздвигнутые между отдельными наблюдениями в результате неполноты наших знаний.

Уже тогда обнаружилась и ярко проявилась замечательная черта Владимира Юльевича — умение строить новые, широкие обобщения, глубокие и обоснованные гипотезы на основе сравнительно небольших материалов. Там, где другие останавливались, сетуя на недостаток фактов, на невозможность связать эти факты и сделать из них какие-либо практические выводы, он смело шел вперед. На помощь приходил нетолько тонкий и глубокий анализ, но интуиция, предвидение, всегда отличающие настоящего ученого.

К числу работ, в которых с наибольшей полнотой выявилась эта черта, относиться теоретическое открытие ранее не известной земли в северной части Карского моря — открытие, принесшее Владимиру Юльевичу большую известность.

Еще в 1913 году, во время пребывания экспедиции Г. Я. Седова на Земле Франца-Иосифа, Визе был передан судовой журнал шхуны «Св. Анна», спасенный штурманом В. И. Альбановым. Захваченная льдами в южной части

Карского моря, эта шхуна была унесена далеко на север и потом бесследно затерялась в Полярном бассейне. В ее судовом журнале отмечались все подробности дрейфа, ежесуточные: метеорологические сведения, координаты судна на протяжении всего ее трагического пути — вплоть до того дня, когда Альбанов покинул шхуну.

Владимир Юльевич положил на карту путь судна, дрейфовавшего со льдами, и решил выяснить причины изменения скорости и направления дрейфа. Тщательный анализ привел его к интересным выводам.

В свое время еще Нансен установил, что в Северном полушарии свободно дрейфующий лед перемешается со скоростью, равной примерно 2 процентам скорости ветра, и отклоняется при этом на 20—40 градусов вправо от направления ветра. Другой силой, двигающей льды, могут быть морские течения. Визе составил карту теоретически возможного дрейфа с учетом только ветра. Рядом легла линия фактического пути «Св. Анны». Теперь оставалось найти разность. Она и показывала, какие постоянные течения пересекают Карское море, их скорость и направление в разных районах моря.

Дрейф «Св. Анны» и остров Визе. (С фотографии.)

Одно обстоятельство оставалось неясным. Между 78°30′ и 80? северной широты дрейф почему-то шел не по правилам. Линия его отклонялась не вправо от направления ветра, а влево. Казалось бы, что судно при всех условиях должно сметаться к востоку, а оно упорно держалось на одном и том же меридиане, будто какая-то пружина отбрасывала его сюда вместе с ледяными полями.

Визе нашел объяснение этому непонятному явлению. Он пришел к выводу: льды встречают на своем пути препятствие, и это препятствие не что иное, как неоткрытая суша. К статье «О поверхностных течениях в Карском море», напечатанной в 1924 году, Визе приложил карту. Предполагаемая земля была обозначена на ней пунктиром со знаком вопроса.

Шли годы. Все чаще корабли бороздили далекие просторы холодных морей. Летом 1930 года была направлена экспедиция в северную часть Карского моря. Почти 300 километров в тяжелых льдах пробивался сюда ледокольный пароход «Г. Седов, чтобы пересечь район, где, по мнению Визе, находилась земля. Уже за 75-м меридианом все чаще встречались разреженные льды и необычные для этой области большие разводья.

Вечером 13 августа в белесом мареве полярного дня на горизонте открылась темная полоса.

Сомнений не было — вот неизвестная земля, та самая, которую шестью годами раньше Визе со знаком вопроса нанес на карту Арктики.

Остров Визе был обнаружен точно на месте, отмеченном ученым. Правда, островок оказался маленьким — площадь его не превышала 50 квадратных километров. Владимир Юльевич одним из первых высадился на этом клочке суши.

«Затерянный среди арктических льдов, — писал он, этот остров производит крайне унылое и безотрадное впечатление. Он низменный, сложен из осадочных пород, поверхность его почти лишена растительности. Крайне бедна и его животная жизнь. Даже птицы, обычно встречающиеся на арктических островах летом в большом количестве, здесь имелись только в единичных экземплярах».

Как бы то ни было, открытие пустынного и неприветливого островка блестяще подтвердило точность научного предвидения и расчета.

Однако Визе был недоволен. Он видел ошибку там, где ее не замечали другие. Маленький островок не мог столь сильно повлиять на дрейф «Св. Анны»; несомненно, что льды где-то здесь встречали более значительное препятствие. После возвращения «Г. Седова» из плавания Владимир Юльевич снова берется за самый тщательный анализ, всех материалов по гидрологии Карского моря. Вскоре он пишет новую статью: «К вопросу об островах/в северной части Карского моря». Через несколько лет открытие острова Ушакова и большого мелководья, пересекающего примерно по 80-му меридиану всю северную часть Карского моря с юга на север (острова Визе, Уединения, Ушакова — это лишь отдельные, выходящие на поверхность моря вершины обширной подводной возвышенности), — это открытие снова подтвердило точность научного анализа Владимира Юльевича.

Карта, составленная в 1924 г. В. Ю. Визе, с указанием предполагаемой земли в Карском море. В 1930 г. эта земля была открыта советской экспедицией и названа «островом Визе». (Стрелки показывают постоянные течения, знак вопроса — предполагаемую землю.).

Его исследования были пронизаны стремлением теснейшим образом связать науку и практику, проложить мост между изысканиями ученых и нуждами мореплавателей. Еще в 1923 году появилась его статья «О возможности предсказания состояния льдов в Баренцевом море», положившая начало новой области арктической науки — теории ледовых прогнозов. Наблюдательных станций в Советской Арктике было тогда чрезвычайно мало. Для уверенного предсказания погоды и ледовой обстановки не хватало круглогодичных наблюдений в ключевых пунктах Арктики. Визе ратовал за расширение сети полярных станций.

Следующее десятилетие в жизни Визе (1928—1937 годы) — это годы кипучей экспедиционной деятельности. Советское государство все активнее развертывает работы по изучению Арктики. Каждый год в ледовых морях появляются экспедиции. Ученые проникают в самые далекие, недавно еще считавшиеся недоступными уголки страны льдов. И каждый год на борту исследовательского корабля уходит в полярные моря Визе. Хотя немало сделано, но впереди еще так много нерешенного! Его неистощимой энергии завидуют молодые сотрудники. Летом — в море зимой—в кабинете заместителя директора Арктического института в Ленинграде он отдается решению новых и новых задач. Бесчисленные шеренги цифр рассказывают ему о температурах и солености вод, о скорости и направлении ветров, о сплоченности льдов, встреченных в пути кораблями. Сотнями часов висят надо льдами самолеты только что родившейся полярной авиации, проводя воздушную разведку огромных пространств. Уже не приходится жаловаться на недостаток исходных наблюдении; многое из остававшегося до сих пор неясным можно теперь уточнить.

Лето 1928 года Визе проводит у восточных берегов Шпицбергена на борту ледокольного парохода «Малыгин». Он руководит экспедицией, направленной советским правительством для поисков и спасения экипажа потерпевшего катастрофу дирижабля «Италия». Тщетны попытки пробиться сквозь тяжелые льды к лагерю итальянцев. Но даже неудача и та обращена на пользу науке. С ледовой площадки у борта «Малыгина» замечательный полярный летчик М. С. Бабушкин совершает смелые разведывательные полеты. Самое важное то, что он садится и взлетает с дрейфующих льдов. Вот оно — новое могучее средство проникновения в глубь полярных стран! В статье «О применении самолета в условиях арктического плавания для целей ледовой разведки» Визе обстоятельно излагает возможности этого нового средства. И еще одним событием ознаменовалось плавание «Малыгина» — здесь Визе впервые начал составлять краткосрочные ледовые прогнозы. Спустя несколько лет они прочно вошли s практику.

В 1929 году ледокольный пароход «Г. Седов» увозит Владимира Юльевича на Землю Франца-Иосифа. В бухте Тихой, где когда-то зимовал Г. Я. Седов, экспедиция водрузила советский флаг и основала полярную станцию, тогда самую северную в мире. Дальше Британским каналом судно проходит на север от острова Рудольфа, побив рекорд свободного плавания в этом районе высоких широт, установленный в конце XIX века итальянской шхуной «Стелла Поларе».

В 1930 году Визе снова на борту «Г. Седова». Экспедиция сменяет персонал полярной станции в бухте Тихой, обследует северную часть Карского моря (тогда и был открыт остров Визe), пробивается сквозь льды к западным берегам Северной Земли. Здесь никогда не ступала нога человека. На низменном островке Домашнем основана еще одна полярная станция — база прославленной североземельской экспедиции Г. А. Ушакова.

Рейсы «Г. Седова» в 1929 и 1930 годах еще далеко не в полной мере оценены историками Арктики. Именно в этих рейсах в перерывах между исследованиями, за кружкой чая и традиционным «морским козлом» в задушевных беседах и горячих, страстных спорах родились и получили первое признание многие смелые проекты, которые спустя несколько лет принесли заслуженную мировую славу советским полярникам. Именно здесь у О. Ю. Шмидта, у ледового капитана В. И. Воронина, у В. Ю. Визе, У Г. Д. Ушакова оформлялся план сквозного похода по Северному морскому пути из Атлантического океана в Тихий, по пути, покорить который мечтали многие и которым еще никто не смог пройти за одну навигацию.

В. Ю. Визе, О. Ю. Шмидт, Р. Л, Самойлович и В. И. Воронин в бухте Тихой в 1929 году. (С фотографии.).

Где-то далеко на юге лежала родная Большая земля. Каждый день радио приносило вести о ее кипучей жизни. Но и здесь, среди полярных льдов, бился такой же пульс творчества. Люди, которым страна доверила покорение неприступных арктических пустынь, готовились к выходу на новый рубеж.

В 1931 году появилась небольшая книжка Визе — «Международный полярный год». Какие мысли занимали тогда ученого?

Кардинальным пунктом для использования естественных производительных сил нашего Севера, — писал он, — есть проблема мореплавания вдоль всей арктической окраины Союза, протяжением около 20 тысяч километров ‘. С этой проблемой, под названием «Северо-восточного прохода», человек уже встретился 400 лет назад. Тогда она была неразрешима, потому что технические средства были недостаточны, чтобы преодолеть преграды, которые человеку ставило суровое полярное море. Теперь мы вооружены много лучше, и то, что казалось безнадежным делом в старину, с успехом начинает осуществляться сейчас… Осуществление морского транспорта по Ледовитому океану есть не только вопрос краевого значения, но и всей экономики Советского Союза, ибо только налаженный транспорт позволит вовлечь далекий Север и его богатства в орбиту нашего большого строительства».

В этой же книжке можно найти и другое предвидение Визе: «Проект устройства постоянного жилья на дрейфующих льдах Центральной Арктики, казавшийся нелепым в те времена, когда Пири совершал свои удивительные походы к полюсу, теперь, после завоевания человеком воздуха и изобретения радио, стал вполне осуществим. Достижение Центральной Арктики па воздухоплавательных аппаратах не представляет собою каких-либо громадных трудностей… Станция, воздвигнутая на льдах Полярного бассейна, вместе со льдом беспрерывно меняла бы свое положение. При помощи радио наблюдатели станции могли бы все время оповещать о своем местоположении, и таким образом смена личного состава станции через год и пополнение запасов продовольствия и снаряжения также оказались бы возможными».

Наступил памятный 1932 год. В историческое плавание вышла экспедиция под начальством О. Ю. Шмидта на ледокольном пароходе «Сибиряков». Свершилось то, во что не верили многие. Северный морской путь был пройден на всем его протяжении за одну навигацию. Кратчайшая морская дорога соединила Атлантический океан с Тихим.

Ледокольный пароход «Георгий Седов».

«Успехи вашей экспедиции, преодолевшей неимоверные нудности,— писали в своем приветствии руководители партии и правительства,— еще раз доказали, что нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевистская смелость и организованность». Эта телеграмма была адресована в числе других и заместителю начальника экспедиции, руководителю научных работ Владимиру Юльевичу Визе.

В 1933 году он снова на борту «Сибирякова». Избранный членом-корреспондентом Академии наук СССР, Визе руководил экспедицией, обследовавшей восточную часть Карского моря. Вновь открытая группа небольших островов получила название островов Арктического института. Капитанам судов, направлявшихся через Карское море за лесом в полярный порт Игарку, Владимир Юльевич с борта «Сибирякова» передавал по радио советы, какого курса им следует держаться. Эти рекомендации были основаны на составленных им краткосрочных ледовых прогнозах.

Летом 1934 года Владимир Юльевич совершав второе сквозное плавание по всей Северной морской трассе, на этот раз с востока на запад, из Владивостока в Мурманск, на ледорезе «Литке». Это плавание окончательно развеяло сомнения тех. кто не перил в возможность безопасного и регулярного плавания через ледовые моря. Эпиграфом к заключительной главе своей книги о походе «Литке» Владимир Юльевич поставил слов;! Радищева: «Твердость предприятия, неутомимость в исполнении суть качества, отличающие народ российский. О народ, к величию и славе рожденный!».

Ледокольный пароход «А. Сибиряков».

Ледокол «Садко».

В навигацию 1936 года Визе руководит океанографическими исследованиями на ледокольном пароходе «Садко» в северо-западной части Карского моря.

И вот подошел 1937 год. Мощные воздушные корабли двинулись на север, чтобы осуществить высадку на Северном полюсе и основать там первую в истории дрейфующую исследовательскую станцию. Как мечтал Владимир Юльевич быть в числе первых завоевателей полюса! Он имел на это неоспоримое право — ведь в самой идее организации такой станции, в подготовке воздушной экспедиции была немалая доля его исканий и трудов. Но подвело здоровье. Мысленно он сопровождал отважных на всем их пути — от Москвы до полюса, а потом — в героическом дрейфе через Центральную Арктику до южных широт Гренландского моря. Не зря Иван Дмитриевич Папанин называл Владимира Юльевича пятым членом своей полярной экспедиции.

Но разве можно было в такие дни усидеть дома. Через два месяца после блестящей посадки головного самолета М. В. Водопьянова на дрейфующие льды полюса из Архангельска на борту «Садко» ушла в дальнее плавание третья высокоширотная экспедиция под начальством Визе, Никто не подозревал, каким долгим и трудным будет это плавание.

«Садко» в Баренцевом море, (С фотографии.)

В северной части моря Лаптевых в тот год впервые за советское время были подробно обследованы одинокие островки архипелага Де Лонга, затерявшиеся во льдах под 77-й параллелью.

На одном из них, скалистом островке Генриетты, была основана полярная станция.

Затем «Садко» помогал в проводке грузовых судов, оказывал помощь гидрографической шхуне «Хронометр», выброшенной штормом на отлогий берег.

А глубокой осенью льды пленили и «Садко» вместе с двумя другими ледокольными пароходами — «Г. Седовым» и «Малыгиным». Неумолимый дрейф понес караван далеко на север.

Корабли стали на зимовку. Погасли котлы, остановились судовые машины. Кубрики и каюты отапливали самодельными камельками, изготовленными из металлических бочек. Вскоре кромешная тьма полярной ночи скрыла «Город Трех Кораблей». Участились сжатия. Не раз аварийная тревога поднимала на ноги весь экипаж. Трещины разрывали стропы, соединяющие корабли. Кончался запас угля, иссякала энергия аккумуляторов. Связь с Большой землей пришлось ограничить до предела. Но, так же как на льдине станции «Северный полюс», дрейфовавшей на другом конце Арктики, на севере моря Лаптевых изо дня в день велись обширные исследовательские работы. Они не прерывались ни в дни пурги, ни в дни сжатий, угрожавших самому существованию кораблей.

В апреле 1938 года большинство участников невольного дрейфа были вывезены самолетами на материк. В числе их был и Визе. К тому времени экспедиция И. Д. Папанина тоже завершила свой дрейф и благополучно вернулась на Большую землю. Осенью «Садко» и «Малыгин» были выведены из арктического плена ледоколом «Ермак». А «Г. Седов» остался дрейфовать в Полярном море…

Снова шли годы. Владимир Юльевич с неиссякаемой энергией занимался обобщением накопленных наблюдений, подготовлял новые научные работы. Природа Арктики, еще недавно наполненная, казалось, только враждебными человеку силами, теперь отступала под натиском человеческого разума.

Новые работы Визе имели значение не только для глубокого познания Арктики, для моряков и летчиков, осваивавших Северный морской путь, но и для боевых действий на Севере в дни Великой Отечественной войны. Правительство наградило ученого вторым орденом Ленина, ему были вручены медали «За оборону Заполярья» и «За победу над гитлеровской Германией».

Смелость и глубина, проникновение в самые сложные закономерности природы отличали новые капитальные исследования маститого ученого. Его монография «Основы долгосрочных ледовых прогнозов для арктических морей» обобщила многолетний опыт самого Визе, его учеников и последователей, совершенствовавших теорию и методику новой науки. За этот труд ученый был удостоен Сталинской премии. Важные связи, ставящие изменения ледового режима Арктики в прямую зависимость от солнечной активности, были вскрыты в работе «Колебания солнечной деятельности и ледовитость арктических морей». Закономерности формирования климата Центрального полярного бассейна освещались в монографии «Результаты метеорологических наблюдений дрейфующей экспедиции на ледокольном пароходе «Г. Седов», Особенности ледового режима Карского моря, остававшиеся до последнего времени неясными, нашли расшифровку в труде «Дрейф льдов в Карском море в зимнее время и влияние его на ледовитость». Своеобразные явления, возникающие вблизи кромки льдов, были объяснены в работе «Гидрометеорологические условия в области кромки».

А когда приходило время отдохнуть, Владимир Юльевич с юношеским пылом работал над историей полярных исследований. Так вышли в свет: новое издание «Морей Советской Арктики» — обстоятельный труд, освещающий историю исследований советского сектора Арктики с древнейших времен до наших дней; книга «Русские полярные мореходы из промышленных, торговых и служилых людей XVII—XIX веков» — краткий биографический словарь замечательных русских землепроходцев, проложивших первые пути в Арктике; «Успехи русских в исследовании Арктики»; книга «На «Сибирякове» и «Литке» через полярные моря» и многие другие.

В 1950 году за выдающиеся работы в области метеорологии, океанографии, географии и истории полярных исследований Визе присуждается Большая золотая медаль Всесоюзного географического общества.

Тяжелый недуг унес Владимира Юльевича в возрасте 66 лет. Четыре десятилетия он неутомимо трудился на поприще полярных исследований. До последних дней сохранил он свежесть мысли, оптимизм, ненасытную жажду знания и любовь к прекрасному, будь то красота природы или красота столь близкой ему музыки.

О Владимире Юльевиче Визе, его благородном служении науке, о жизни, отданной призванию, всегда будут напоминать и его книги — добрые помощники арктических исследователей — и многие приметные места Советской Арктики, носящие его имя.