Историко-фонетическое данные (использование глухих придыхательных ph, th и ch) указывает на датировку данного «путеводителя по Аравии» временем не ранее рубежа 2–1 вв. до н. э. С другой стороны, для датировки данного «путеводителя» может быть привлечена историко-географическая информация. Армия Элия Галла испытывала огромные трудности на просторах Аравии во многом потому, что сам руководитель похода не имел никакой точной информации по географии Аравии. Как путь от Левке Коме до Мариба, так и обратная дорога, заняла у римского войска значительно больше времени, чем у груженого каравана потому, что к середине 20-х гг. 1 в. до н. э. в римском Египте подобного «путеводителя» не было. Упоминание в рассматриваемом фрагменте «Естествознания» ‘Адена и неупоминание Сан‘а’ также дает возможность предположительно датировать рассмотренный фрагмент. Первые упоминания о Сан‘а’ относятся ко времени Кариб’ила Ватара Йухан‘има I[3], т. е. к ≈ 50-80 гг. н. э. Возникнуть же этот «путеводитель» мог лишь до начала трансокеанской навигации по направлению к Индии, так как ‘Аден, судя по данным «Перипла Эритрейского моря», к середине 1 в. н. э. уже потерял свое значение перевалочного пункта для индийских и египетских торговцев (26: 8. 30).

Если верно предположение об иудейском или, что менее вероятно, арамейском происхождении автора анализируемого списка топонимов и этнонимов, то составителем этого «путеводителя» мог быть какой-либо иудей или набатеец, сопровождавший Элия Галла в походе и оставшийся в Южной Аравии после его завершения или пришедший в Южную Аравию с торговыми целями после римского вторжения. Чрезвычайно показательна в этом отношении находка набатейской посвятительной надписи начала I в. н. э. в Сирвахе, расположенном на полпути между Марибом и Сан‘а’[4].

Раздел III. 2. (««Счастливая Аравия» в «Географии» Клавдия Птолемея») посвящен реконструкции карты Аравийского полуострова в важнейшем источнике по истории античной географии – «Географии» Клавдии Птолемея. Подразделы III. 2. 0 – III. 2. 5 являются вводными. В них дается общее представление о данном источнике: содержание карты Аравии у Птолемея, состояние ее изученности, методы работы Птолемея, его источники, особенности передачи аравийских названий на карте в греческой транскрипции. Этнические и географические названия на карте «Счастливой Аравии» Клавдия Птолемея и других античных авторов полностью в первый и последний раз исследовались А. Шпренгером[5]. Подавляющее большинство предложенных А. Шпренгером отождествлений и локализаций неверны, что объясняется неразвитостью источниковой доступной ему базы, в особенности в том, что касается Южной Аравии. За небольшим исключением названия с карты «Счастливой Аравии» Клавдия Птолемея были включены в виде кратких заметок в «Real Enzyklopdie der classischen Altertumswissenschft» и рассмотрены Д. Х. Мюллером, А. Громанном, Х. фон Виссманном. В значительной степени эти статьи лишь воспроизводят мнение А. Шпренгера, часть названий оставлена без отождествлений.

Как правило, в литературе выделяются сложности работы с картой Аравии Птолемея из-за ее многочисленных неточностей[6].

Сам Птолемей писал, что точное обозначение какого-либо места на карте возможно только тогда, когда не только точно известно расстояние от предыдущего места, но и направление движения от него (1. 2. 3), т. е. когда эти условия не выполняются, локализация не может быть точной. Опираясь на отчеты путешественников о длине переходов от одного места до другого, Птолемей воспроизводил их ошибочное, отличающееся на 200–300 км., расположение; он и сам подчеркивал, что его карты не могут быть точными и что он использует лишь немногочисленные верифицируемые данные в качестве отправной точки (1. 4. 1).

В основе всех карт «Географии Птолемея» лежит, таким образом, сеть торговых путей; его данные включают в себя все возможные ошибки в расстояниях, направлениях, названиях, которые путешественники и торговцы могли сообщить. Реконструкция карты Счастливой Аравии Птолемея позволит, однако, точнее представить распространение и направления сети трансаравийских торговых путей; кроме того, это ценнейший и недооцененный источник по древнеаравийской диалектологии. Наилучшим методом при реконструкции этой карты является следование порядку перечислений и принципам передачи семитских названий в иноязычной среде.

Установление особенности передачи аравийских географических и этнических названий на карте «Счастливой Аравии» Клавдия Птолемея (раздел III. 2. 4) является ключом к точности предложенных реконструкций. Необходимо принять во внимание, что языки и диалекты (арамейский, арабский, древнюжноаравийский, аккадский, предшественники современных южноаравийских языков), распространенные на территории Аравийского полуострова, обладали различным набором фонем, что приводило к тому, что одна и та же греческая фонема могла отражать совершенно разные исходные единицы.

Кроме того, не совпадает набор консонантный набор семитских языков в целом с согласными в древнегреческим. В связи с этим при реконструкции географических и этнических названий на карте Аравии, переданных Клавдием Птолемеем, необходимо отказаться от принципа прямого сопоставления согласных, традиционно и неукоснительно применяющимся в исследованиях по исторической географии доисламской Аравии. Наиболее характерными для историко-фонетической и географической реконструкции являются следующие из почти 300 названий: ῞Ιππος ὄρος и κώμη (8–9) < Ḍuba’ – арабский ḍ соответствует арамейскому ʿ – lingua franca на Ближнем Востоке, следовательно, при передаче в греческой соответствует гласному ι; ῾Ραυνάθου κώμη (11) < *Lbnt (совр. аль-Ваджх) – прослеживается переход l > r и спирантизация b > b > υ; Κόπαρ (20) < Ǧār Κέντος (23) < Ǧudda – прослеживается диалектальное произношение g как q и сохранение w в корнях mediae infirmae в виде *p; Θιάληλλα (69) < Ṣalāla, Θαδῖται (130) < ṬWD – прослеживается спирантизация эмфатических ṣ, ṭ; Κάψινα (96) < Ḥabšīn, Κορομανὶς (118) < арам. ḥrūmānā, Σαρακηνοί < Sirḥān – прослеживается соответствие ḥ > κ (под влиянием арамейского); Γέῤῥα (104) < al-‘Uqayr – прослеживается «выпадение» ларингального под влиянием аккадского; Μαλλάβα (111) < Mišʻāb – прослеживается переход š > λ под влиянием аккадского; Γιράθα (210) < QRYT – прослеживается произношение q как g, свойственное арабским бедуинским диалектам; Μακοράβα (213) < араб. maġrib – прослеживается произношение ġ как q (κ), характерное для диалекта Южного Хиджаза; Πολυβίου (278)< Halba – прослеживается произношение ларингальных как полугласных, передаваемых в виде *p (π).

Эти и другие особенности передачи этнических и географических названий на карте Счастливой Аравии из «Географии» Клавдия Птолемея, подтверждаемые и на других примерах, указывают на то, что территория Аравийского полуострова может быть подразделена на несколько зон, в которых преобладали различные из выделенных особенностей. Некоторые из зон демонстрируют ряд общин черт:

Северо-Западная и вся Восточная Аравия демонстрирует стойкое преобладание арамейского языка;

Западная Аравия (Хиджаз и Тихама) близка к Юго-Западной Аравии способом передачи g через эмфатический q (греч. κ). Однако, если в Западной Аравии наблюдается оглушение палатального g и его «трансформация» в велярный q, то в Восточной, Юго-Восточной и Центральной Аравии имеет место обратный процесс: велярный q озвончается до палатального g, являя собой оппозицию Хиджазу и Юго-Западной Аравии;

В Северо-Восточной Аравии наблюдается передача межзубного ṯ через f; на Юго-Востоке же f передавался через ṯ;

Восточная Аравия (территория совр. ОАЭ) противостоит другим регионам полуострова передачей фонемы ḥ через ḫ (греч. κ), чередованием š/l и выпадением начального слога с ларингальным;

Такие явления, как спирантизация губных и зубных, спирантизация эмфатических ṭ и q, а также чередование y/l, замена гортанных полугласными с последующей передачей через лабиальные и лабиодентальные[7], и обратный процесс – усиление лабиодентальных до гортанных[8], – свойственны всем регионам Аравийского полуострова.

Разработка правил историко-фонетических реконструкций при передаче аравийских этнических и географических названий в античных источниках позволила впервые осуществить реконструкцию базового источника для любого исследования по исторической географии Аравийского полуострова – карты Аравии для периода ранее сер. 2. в. н. э. Эта реконструкция является основой для составления карты торговых путей, по которым осуществлялись контакты Южной Аравии с Восточной Африкой и Средиземноморьем (анализ в главах IV–VI) и Индией (в главе VIII).

Глава IV («Караванные маршруты в Южной и Западной Аравии») (Стр. 272– 322) посвящена детальной реконструкции маршрутов, соединявших Южную Аравию, Восточную Африку и Средиземноморью в их хронологическом и географическом развитии.

Разделы IV. 1. 1 («Дофар. Мосха Лимен. Самарум») – IV. 1. 2 («Дофар ↔ Шабва») посвящены начальному этапу важнейшей трансаравийской торговой трассы – «Пути благовоний» – от Дофара – родины ладана до столицы Хадрамаута Шабвы. Точных сведений о том, как должен был проходить путь каравана на начальном этапе «Пути благовоний» от ладаноносных плантаций в ‘Омане до Шабвы, нет ни в южноаравийских, ни в античных, ни в арабских источниках. Его реконструкция является предположительной. Однако тот факт, что между основанием основных хадрамаутских портов – Самарума и Кана’ прошло несколько столетий, говорит в пользу длительного, вплоть до начала н. э. и исключительного использования сухопутных маршрутов из Дофара в Шабву.

На основе данных ДЮА надписей, опыта путешественников Нового и Новейшего времени и средневековой арабской историко-географической литературы караванные пути из Дофара в Шабву могут быть реконструированы следующим образом: Хор Рори ↔ Мудайй (Muḍayy) ↔ Мзул ↔ Хабарут ↔

↔ Санау ↔ Самуд ↔ Тарим или

↔ Вади Дашам ↔ Вади Дару ↔ Вади Сариф ↔ Вади Кидйат ↔ Вади Махра ↔ Вади Адахи ↔ Маидж ↔ Далами ↔ Дахал ↔ Тайна (Вади Хадрамаут) ↔ Тарим

Тарим ↔ Сай’ун ↔ Шибам ↔ аль-Катн ↔ Хаура ↔ Би’р Хамад ↔ Шабва.

Раздел IV. 1. 3 «Шабва ↔ Тимна‘ ↔ Мариб ↔ Наджран») посвящен реконструкции путей от столицы Хадрамаута – места принудительного сбора благовоний – до главной развилки на «Пути благовоний» в Южной Аравии – оазиса Наджран.

На этом пути выделяется несколько направлений движения. Эти направления, очевидно, использовались нерегулярно, в зависимости от политической обстановки в регионе:

1. Шабва ↔ Вади аль-Джауф (через аль-‘Абр) (раздел IV. 1. 3. 1). Этот путь напрямую соединял столицу Хадрамаута с регионом обитания основных действующих сил на самих торговых путях – минейцами. Использование этого пути позволяло избегать прохода, аследовательно и уплаты пошлин в Катабане и Саба’.

2. Шабва (?) ↔ Шис‘а (раздел IV. 1. 3. 2). Этот маршрут выходил из Хадрамаута к дороге, соединявшей Наджран с Восточной Аравией. На то, что этот путь мог использоваться, указывает хадрамаутское граффито RES 1850 из Шис‘а (предположительно 1–2 вв. н. э.)[9] – небольшого горного массива, расположенного на полпути между Би’р Хима и Каукабом, т. е. в 110–115 км. к северу–северо-востоку от Наджрана – на начальном этапе пути, связывавшем Наджран с аль-Йамама:

ḥrṯm/bn/lgnn/ḥḍrmyn/hdy/ʿrn/ymnytn/wšʾmytn/bgyšm/bn/ḥḍrmt[10].

Это граффито не поддается однозначному толкованию. Можно предположить как то, что из Хадрамаута шел сам караван, так и то, что из Хадрамаута происходил только сопровождавший его отряд. Наиболее вероятным представляется, что караван, упомянутый в граффито RES 1850, шел из Хадрамаута в сопровождении военного отряда для его охраны Аравии в направлении Шис‘а, где его должны были встретить либо торговцы из Восточной с тем, чтобы продолжить путь в Восточную Аравию, либо набатейцы, чтобы продолжить путь в Северо-Западную Аравию. Сложность этого маршрута через пески ар-Руб‘ аль-Хали заставляет предположить, что караванами с грузом благовоний использовался он редко, – в тех случаях, когда по тем или иным причинам – например, война с Катабаном и/или Саба’ – использование маршрута через оазисы на границе с Рамлат ас-Саб‘атайн не было возможным. Количество переходов, которое нужно было затратить на преодоление этого маршрута, может являться только предположительным.

3. Шабва ↔ Наджран (через аль-‘Абр) (раздел IV. 1. 3. 3)

Прямых и безусловных аргументов в пользу существования и систематического использования пути от Шабвы до Наджрана в период доисламской древности нет. На использование данного пути указывает, однако, ряд косвенных данных из ДЮА надписей: граффито Ph 203a, надписи Ja 577/8–15, надписи RES 3022 = M 247/2.

4. Шабва ↔ зу-Байн / Вади аш-Шудайф (раздел IV. 1. 3. 4)

Согласно тексту надпсией Kortler 2 и Kortler 3, в устье Вади аш-Шудайф, расположенном на границе в ар-Руба‘ аль-Хали между Ма‘ином на юге и Наджраном на севере, стояла сторожевая башня, с которой представители Наджрана наблюдали за безопасностью дороги между Ма‘ином и Наджраном. Важность Вади аш-Шудайф объясняется еще и тем, что в ней располагался город Ханан – центральное поселение племени ’амир – главных поставщиков верблюдов и проводников караванов в Южной Аравии. Эти обстоятельства заставляют предположить существование пути из Шабвы через аль-‘Абр и Мушайник в устье Вади аш-Шудайф.

Следующее направление вело из Шабвы на юго-запад – на территорию Катабана и далее через Саба’ в Наджран. Его использование, вероятно, восходит ко времени преобладания Катабана во всей Южной Аравии – т. е. к 4–2 вв. до н. э., когда караваны с благовониями были принуждены проходить через Катабан и уплачивать пошлины в Тимна‘. Раздел IV. 1. 3. 5 («Шабва ↔ Тимна‘») посвящен реконструкции сети маршрутов между столицами Хадрамаута и Катабана.

Один из путей мог вести через пустыню Рамлат ас-Саб‘атайн. Из трудности продвижения по высоким дюнам этот путь вряд ли использовался регулярно. Более вероятным выглядит использование путей через Вади Джирдан, Нисаб, Хаджар Йахирр (в устье Вади Марха). Эти пути использовались, вероятно, в различные периоды: период расцвета Хаджар Йахирр приходится на первую половину 1 тысячелетия до н. э., а Нисаба – на период поздней древности.

Раздел IV. 1. 3. 6. («Кана’ ↔ Шабва») посвящен анализу путей, соединявших Кана’ – главный перевалочный пункт в морской торговле Южной Аравии со Средиземноморьем, Индией и Восточной Африкой – с Шабвой. Порт Кана’ был соединен цепью сухих речных долин с Шабвой. Его основание было стимулировано не только выгодой более быстрой морской транспортировки благовоний из Дофара вдоль побережья Аденского залива, но и упадком Самарума.

Вывоз товаров из Кана’ в Шабву был возможен по двум направлениям:

1. северо-восточнее Кана’ через Вади Хаджар, ведший в северо-западном направлении через укрепления Калат в аль-Мабна’, и ‘Акабат аль-Футура, выводившее в Вади ‘Ирма. По Вади ‘Ирма караванная дорога выводила к Шабве с юго-востока;

2. Кана’ ↔ Джил‘а (≈ 20 км.) ↔ ан-Нушайма (≈ 35 км.) ↔ Рудун ≈ 20 км. ↔ Накб аль-Хаджар ≈ 27 км. ↔ оазис ‘Аззан через Рахтан или напрямую (≈ 15 км.) ↔ Вади ‘Амакин ↔ ар-Рауда (≈ 30 км.) ↔ Хусн аль-Каура (≈ 15 км.) ↔ Матра ас-Са‘ид ≈ 25 км. ↔ Микраб (≈ 15 км) ↔ Са‘адa (в Вади Джирдан ≈ 13 км.) ↔ Карн Забйа ≈ 30 км. ↔ Шабва ≈ 15 км.

Предполагается, что ладан мог вывозиться из Кана’ в Тимна‘ – столицу Катабана без захода в Шабву[11]. Это предположение обсуждается в разделе (IV. 1. 3. 7). Подъем могущества Катабана предшествовал, однако, самому основанию порта Кана’. Поэтому вероятность активного использования такого пути крайне невелика.

Определенные трудности встают при реконструкции путей между столицами Катабана и Саба’. Их реконструкции посвящен раздел IV. 1. 3. 8. («Тимна‘ ↔ Мариб»). Выйдя из Тимна‘, караваны продолжали свой путь в западном направлении. Перед караваном снова вставал выбор из нескольких возможностей:

1. прямой путь через Рамлат ас-Саб‘атайн представляется мало вероятным из-за сложного рельефа местности;

2. Тимна‘ ↔ Вади Джуба ↔ Мариб. Этот путь вел на запад через проход Наджд Маркад в богатую водой Вади Хариб. В Наджд Маркад имеется конструкция, напоминающая выложенный брусчаткой коридор. Возможно, основным его назначением было облегчение пересчета и обложения налогом проходящих из Тимна‘ караванов. Далее путь каравана мог лежать через проход Йаллабак в Вади Малиха, откуда путь поворачивал в северо-западном направлении следовал через Тарик Мал‘а. В 13 км. к востоку от Наджджа караван выходил в Вади Джуба, откуда открывала прямая дорога на Мариб.

3. Путь от Хаджар ан-Наб по внутренним районам вади Марха к Хаджар бин Хумайд через проход Манкал. Этот путь использовался в тот период, когда столицы Аусана и Катабана были перенесены в Хаджар ан-Наб и Хаджар бин Хумайд соответственно. Археологическое исследование Хаджар бин Хумайд (древний ḏ-ĠYLM), просуществовавшего с начала 1 тыс. до н. э. до 4–5 вв. н. э., выявило следы контактов с торгового населения города с Малой Азией, Восточной Африкой, Египтом и Месопотамией. Город активно участвовал в интрарегиональной торговле[12].

Достигнув Мариба по одному из данных путей перед караванами открывалась относительно прямая дорога через всю Западную Аравию в сторону Средиземноморья. В разделе IV. 1. 3. 9. («Мариб ↔ Вади аль-Джауф») приводятся свидетельства участия сабейцев в торговле благовониями. Роль Мариба как транзитного пункта на торговых маршрутах, вероятно, ограничивается периодом 4–2 вв. до н. э., когда, проходя через Катабан, караваны неизбежно проходили через Мариб.

Дальнейший путь из Ма‘ина в сторону Наджрана реконструируется в разделе IV. 1. 3. 10 («Вади аль-Джауф ↔ Наджран»). Наиболее вероятным течением маршрута было движение вдоль западной кромки пустыни ар-Руб‘ аль-Хали. На этом пути караваны избегают перепада высот, климатически для караванов он благоприятен, на всем его протяжении имеются источники воды. Предполагается, что караваны могли использовать и путь через плато Барат. Этот путь мог идти через Нашшан, Харам, Хабб и Майан. Х. фон Виссманн указывает и на существование другого пути в этом районе. От аль-Мараши дорога ведет в северном направлении к Сук аль-‘Анан – центральному, по его мнению, городу на территории племени ’амир[13]. От Сук аль-Анан дорога по Вади ’Амлах выходит к поселению аль-Бука‘, расположенному в ≈ 50 км. юго-восточнее Наджрана. Однако дороги, ведущие в этом направлении, труднопреодолимы для верблюдов из-за сильного перепада высот.

Анализу дальнейшего пути от Наджрана к Газе – главному рынку сбыта благовоний в Восточном Средиземноморье – посвящен раздел IV. 1. 4 «Наджран ↔ Газа»). Главными пунктами на начальном этапе этого пути были Бир Хима и Джабаль Каукаб, откуда дорога поворачивала на северо-восток в сторону торговых оазисов Центральной и Восточной Аравии, Биша (древний ṮML).

Раздел IV. 1. 4. 2 («Биша ↔ ‘Укад ↔ аль-Мадина») посвящен наиболее дискуссионному отрезку пути, на котором лежала (или не лежала) совр.

Мекка – крупнейший торговый центр, начиная с периода раннего Ислама. Согласно недавней реконструкции А. де Мегре[14] этот маршрут не подразумевает остановки ни в Мекке, ни в ат-Та’ифе; соответственно, предполагается, что этот маршрут проходил по лавовым полям между Биша и аль-Мадиной. Однако отсутствие воды на этих полях и непроходимый для верблюдов рельеф местности делают эту реконструкцию крайне мало вероятной. Путь Биша ↔ ат-Та’иф ↔ Мекка (раздел IV. 1. 4. 3) обусловлен, прежде всего, геологически. А анализ соответствующих высказываний Плиния Старшего (NH. NH. 12. 98–99) показывает, что торговые пути в Западной Аравии проходили через «набатейских трогодитов», известных как ихтиофагов из Перипла Эритрейского моря (20: 7. 6), т. е. прибрежных жителей Южного Хиджаза. Тем не менее, никакие данные античной традиции не говорят в пользу того, что в первые века н. э. Мекка уже существовала и, тем более, являлась важным торговым центром. Топоним Μακοράβα, обозначенный на карте Счастливой Аравии Клавдия Птолемея (213), должен интерпретироваться как maġrib, т. е. никакой связи с Меккой он не имеет. Тем не менее, в период джахилиййи (6 в.) Мекка, несомненно, обладала важным значением в трансаравийской торговле, и южноаравийские, восточноафриканские благовония и специи занимали одно из определяющих мест в товарной номенклатуре мекканцев.

В результате похода Рима на Южную Аравию (союзная армия атаковала Ма‘ин и Саба’) происходит определенное возвышение Химйара – власть его царей на юге полуострова простиралась уже вплоть до ‘Адена и Баб эль-Мандеба, вытеснив влияние Катабана. Данные катабанской эпиграфики, находки кладов монет и сообщения «Перипла Эритрейского моря» показывают, что торговый путь через Химйар к красноморским портам в период 4–1 вв. до н. э. должен был функционировать. Очевидный упадок роли Саба’ Южной Аравии контрастирует с новым статусом царя Химйара – «ἔνθεσμος βασιλεὺς», указывающим на номинальную зависимость от Рима. Эта зависимость выражалась в отправке дани («συνεχέσι πρεσβείαις καὶ δώροις») в Рим, которая, в частности, подтверждает функционирование сухопотуных торговых путей из Южной Аравии в Средиземноморье, оспариваемое в современной историографии.

Влияние Рима на Химйар выразилось также в появлении нового монетного типа (Ṣan‘ā’ Class B), характеризующегося наличием портретом Августа на монетах. Комплекс вопросов, встающих в связи с этим, рассмотрен в разделе II. 5. 1 («Вывоз римских монет в Южную Аравию и Индию»). Римляне вывозили золотую и серебряную монету в Индию через Южную Аравию уже до монетной реформы Нерона (68 г.). Эта монетная масса воспринималась как товар – драгоценный металл продавался «на вес». Появление нового монетного типа с портретом Августа в Южной Аравии не было связано с торговой активностью римлян, а должно рассматриваться в связи с походом Элия Галла и установлением номинальной зависимости царя Химйара от Рима.

Как правило, именно с походом Элия Галла против Южной Аравии в историографии связывается «разрушение» порта Счастливой Аравии. Традиционно указывается на стремление Рима подорвать власть аравийских морских торговцев или пиратов на путях из Красного моря в Индию. Между тем, предположение о разрушении ‘Адена римлянами и, следовательно, о значительном продлении сферы римского присутствия в Южной Аравии от Мариба, осажденного Элием Галлом, до побережья ‘Аденского залива основывается на неверном переводе соответствующего фрагмента «Перипла Эритрейского моря»[1] и невнимании к географической литературе: понятие «Счастливая Аравия» в античной географической литературе прилагалось или ко всему полуострову или к его южной части; автор «Перипла» имел под этим названием в виду то же, что и Агафархид Книдский под названием «Счастливых островов» – определенный торговый пункт. Будучи осведомлен о покорении Цезарем Счастливой Аравии, как сообщали источники об успехе римской кампании в Южной Аравии, он приложил эти сведения к одному конкретному месту, невольно породив легенду о его разрушении.

Раздел II. 6. («Упадок и возрождение западноаравийской ветви «Пути благовоний»») посвящен анализу сведений о функционировании сухопутных торговых путей, соединявших Южную Аравию и Средиземноморье и шедших вдоль красноморского побережья Аравии.

Определенных данных, восходящих к 1 в. н. э. о функционировании западноаравийских торговых маршрутов нет. Исходя из греческих и латинских надписей 2 в. н. э. из Дедана можно предположить, что эти маршруты в Западной Аравии не были защищены от набегов кочевников, в значительной степени затруднявших поставку предметов роскоши в Средиземноморье из Южной Аравии. Наибольшую ценность для анализа контактов Южной Аравии, Восточной Африки и Средиземноморья во 2–начале 3 вв. н. э. имеет надпись Monumentum Adulitanum II (OGIS 199=RI 277), повествующая о походе армии не названного по имени царя из Восточной Африки через всю Западную Аравию с целью восстановления порядка на сухопутных и морских торговых путях.

В разделе II. 6. 1 («Надпись MA-II (OGIS 199=RI 277)») показано, что надпись должна быть датирована начальным периодом правления царя Саба’ ‘Алхана Нахфана, т. е.

концом 2 в. н. э., что царем, армия которого прошла по Западной Аравии был негус Аксума Гадура и что текст надписи отражает существование тесных союзнических отношений между Аксумом и Саба’, с одной стороны, Аксумом и Римом, с другой. При этом существовавшие в 1 в. н. э. партнерские отношения Аксума с правителями арабских племен Южного Хиджаза, группировавшихся в районе совр. Мекки, были разорваны. Аксум выступает как союзник Рима, с помощью которого Рим восстанавливает спокойствие в Западной Аравии и вдоль аравийского побережья Красного моря.

Покорив народ кинайдоколпитов (Κιναιδοκολπίται; анализу этого этнонима посвящен раздел II. 6. 2 («Кинайдоколпиты и Мекка»)) Аксум спровоцировал значительные сдвиги в расстановке сил в Западной и Центральной Аравии: племя кинда, обитавшее ранее в Южном Хиджазе в районе совр. Мекки и Мастуры, и являвшееся основной угрозой для римских торговцев в Хиджазе, было вынуждено мигрировать в Центральную Аравию. Заняв на рубеже 2–3 вв. н. э. округу совр. Кариат аль-Фау (древний QRYT), кинда блокировали другое направление трансаравийских торговых путей – центральноаравийское, что подтолкнуло царя Саба’ и зу-Райдана Ша‘ира ’Аутара к походу против кинда в Центральную Аравию.

Раздел II. 6. 3. («Караванные торговые пути из Южной Аравии в 3 в.») посвящен анализу сведений о контактах Южной Аравии и Средиземноморья и функционировании торговых путей в Западной Аравии в 3 в. н. э. Основным видом источников для данного раздела являются материалы археологических раскопок. Как в настенной живописи в Шабве (столица Хадрамаута), так и в декоре и формах ряда предметов материальной культуры из Южной Аравии четко прослеживается средиземноморское влияние. Важность связей со Средиземноморьем через Южную Аравию для негусов Аксума подчеркивается присутствие наместника негуса (ʿqb/ngšyn) в Наджране – узловом пункте пересечения дорог в сторону Палестины и Восточной Аравии – об этом сообщается в надписи Ja 577/10 (ок. 250 г. н. э.). Ряд папирусных документов упоминает южноаравийские благовония, а присутствие в вади Хамаммат выходца из Хагарайна, засвидетельствованное в форме граффити, говорит о поддержании контактов между Южной Аравией и Средиземноморьем и в 3 в. н. э., традиционно определяемом как время тяжелого кризиса в отношениях Рима с Востоком.

Раздел II. 6. 4. («Иудейские торговые общины на трансаравийских караванных путях в 3–4 вв. н. э.») продолжает тематику предыдущего раздела на источниках 4 в. н. э. Важнейшим источником является надпись синодарха Косьмы из Кана’ – главного порта на южноаравийском побережье[2]. Надпись была сделана на здании, над которым была возведена синагога и выдает иудейское происхождение ее составителя. Синагоги на всем Ближнем Востоке выполняли функции перевалочных пунктов, что в сочетании с находками других надписей из Южной и Северо-Западной Аравии, определенно иудейских или содержащих указания на «эти священные места» говорит о существовании сети иудейских перевалочных станций на трансаравийских торговых путях. Данные о значительном влиянии иудеев в основных торгово-политических центрах Южной Аравии 4 в. н.

э.

содержит и «Церковная история» Филосторгия (3. 4). На существование торговых иудейских общин в Западной Аравии в районе совр. Мекки в доисламский период указывают и данные арабской исторической литературы, а также древнейшая арабская поэзия. В разделе II. 6. 5 («Аравийское вино для рынков Индии») показано, что так называемое «аравийское вино» (οἶνος Ἀραβικὸς), по сведениями «Перипла Эритрейского моря» (49: 16. 20–21), вывозимое в Индию, происходит из округи ат-Та’ифа. Об этом говорит, что понятие «Аравия» для автора «Перипла» ограничивается пределами Хиджаза и ‘Асира. Таким образом, можно предположить, что торговцы, подобные Косьме из Кана’, не только транспортировали благовония из Хадрамаута в Средиземноморье, но и вино из Южного Хиджаза: караванами из округи Та’ифа оно доставлялось до порта Кана’, а затем на корабле – в Индию.

Раздел II. 6. 6. («Караванная торговля в Северо-Западной Аравии в 4–5 вв. н. э.») посвящен анализу греческих надписей из Набатеи, косвенно свидетельствующих о продолжении активности на сухопутных торговых маршрутах в Северо-Западной Аравии в 4–5 вв. Ссылки на «священное место» и места находок надписей в горных проходах предположительно говорят о проведении работ по устройству перевалочных станций в этот период.

Раздел («II. 6. 7. Караванный «Путь благовоний» из Аксума через Южную Аравию») подытоживает анализ данных о контактах, прежде всего, торговых, областей и государств Восточной Африки с Южной Аравией и Средиземноморьем. Сабейская колонизация Восточной Африки, прослеживаемая с 8 в. до н. э. и вызванная, вероятно, поиском доступа к источникам благовоний, специй, драгоценных камней и металлов, была оборвана подъемом могущества Катабана, вышедшим в 4–3 вв. до н. э. к берегам Красного моря. Важную роль в поддержании торговых отношений между Восточной Африкой и Западной Аравией играли собственно арабы: деятельность арабов – морских торговцев в Восточной Африке прослеживается уже во второй половине 2 в. до н. э. Наскальные изображения судов в Хиджазе и в Египте (Вади Хаммамат), особенности личных имен кочевников Западной Аравии, также говорят о том, что кочевые племена самудов принимали участие в морской торговле. Отсутствие собственных традиций мореходства вынуждало Аксум искать возможности вести сухопутную трансаравийскую торговлю. Естественным союзником Аксума выступал в данном случае Рим, заинтересованный в насыщении собственного рынка сбыта «восточными» предметами роскоши. Упомянутая выше (II. 6. 1) надпись MA-II, находка римской монеты 3 в. в Хиджазе и данные античной литературы, прежде всего, историков ранней Церкви, говорят о том, на протяжении 3–6 вв. Аксум продолжал поддерживать тесные контакты с Римом через Южную Аравию. Таким образом, путь из Хадрамаута в Средиземноморье через Наджран, как представляется, контролировался иудейскими общинами, путь из Аксума в Средиземноморье, также через Наджран, – византийскими, т. е. христиананми. Соединение двух торговых потоков на «Пути благовоний» не могло не привести к конфликтам, стремлению обеспечить монопольное положение той или иной стороны на этих путях и поиску альтернативных путей доставки специй и благовоний.

В главе III («Древняя Аравия в сочинениях Плиния Старшего и Клавдия Птолемея») (Стр. 142–272) анализируются данные двух важнейших античных источников по исторической географии древней Аравии. Ничто не характеризует лучше глубину контаков Южной Аравии и Средиземноморья, как осведомленность в области гео – и этнографии. Наиболее ярко эта осведомленность выражена в картах, реконструируемыъ на основе данных источников. Эти сведения служат, в частности, основой для реконструкции торговых маршрутов, пересекавших Аравийский полуостров.

Раздел III. 1 («Древнейший путеводитель по Аравии (Plin. N. H. 6. 157–159)») посвящен анализу 61 аравийского этнического и географического названия, переданных Плинием Старшим в данном отрывке. Состояние рукописной традиции и недостаточная осведомленность о топонимике целого ряда областей древней Аравии не позволяют идентифицировать большинство аравийских географических и этнических названий, содержащихся в других фрагментах «Естествознания». Тем большую ценность представляет собой анализируемый отрывок: он являет собой единое целое и позволяет впервые реконструировать одно из важнейший направлений трансаравийских торговых путей, соединявших Средиземноморье и Южную Аравию (Западный Хадрамаут) через Мариб, Йеменское Нагорье, ‘Аден, ’Аусан и Хаббан.

Так как далеко не все названия поддаются немедленной и однозначной интерпретации, а для многих возможны многочисленные прочтения на основе аравийских названий, важнейшим условиям точности реконструкции представлялась выработка правильной методики анализа. Из-за отсутствия такой методики ни одна из немногих попыток интерпретировать данный фрагмент и реконструировать на его основу этническую и географическую карты Аравии (А. Шпренгер, Э. Глазер, Ж. Пиренн, Х. фон Виссманн) не увенчались успехом. Необходимо выделить те названия, идентификация которых не может быть многозначной, и на их основе определить общее течение пути. Затем на основе соответствия аравийских фонем латинским идентифицировать остающиеся названия.

Показательными для демонстрации неэффективности прямого сопоставления названий являются следующие примеры: Arreni oppidum < Ḥā’il – ḥ при передаче в античной номенклатуре, как правило, соответствует придыханию; латинское и греческое r часто соответствует l аравийских названий; Chariattaei < QRYN – неоднократно наблюдается спирантизация эмфатических согласных; Paramalacum < WʿRM, Pallon < WʿLN – латинское p / греческая π часто восходят к w в аравийских названиях; Canon < KNN – сем. k, как правило соответствующий греческому χ, в латинских источниках до конца 1 в. до н. э. передается через с, а не через ch; Lysanitae < YZʾN – латинское l / греческая λ соответствуют y в аравийских названиях; Nessa < NʿḌ – эмфатический ДЮА ḍ соответствует латинскому s, если данная фонема была передана в латынь через посредника, говорившего на иврите (др. евр. ṣ = ДЮА ḍ); ẒFR = hordeum («»ячмень) – в данном случае информатор Плиния уравнял ẒFR – название столицы Химйара – и ДЮА šʿr («ячмень»): r: ẒFR → *sp̄r ≈ *sʿr ← šʿr. Соответствие глухого смычного губно-зубного f звонкому фарингальному спиранту ʿ выглядит вполне правдоподобно, если принять во внимание текучую природу гортанных согласных в семитских языках: гортанные чередовались с полугласными w и y и передавались в греческом, в частности, через билабиальный или лабиодентальный. Так как в данном случае название столицы Химйара сравнивается с названием ячменя, а не наоборот, то на лицо обратный процесс: замена лабиодентального, произносившегося, вероятно, как полугласный u̯, фарингальным спирантом: Ẓafār > *sp̄r > *su̯r ≈ šʿr; переача ḥ как ch в целом ряде названий, что характерно для арамейского или иврита, в которых ḥ и ḫ объединены в одну фонему.

В итоге, вместо хаотичного и лишенного логики перечисления топонимов и этнонимов перед читателем анализируемого фрагмента «Естествознания» Плиния Старшего предстает описание пути из ладанопроизводящих областей Западного Хадрамаута через ‘Аден и Йеменское нагорье по направлению к Марибу и далее к Восточному Средиземноморью. Речь не идет о том, что его автор прошел через территории всех описанных им народов и через все упомянутые им города (хотя и этого исключить нельзя): он указывает на те, что встретились вдоль его пути.

Сойки обожают поедать и запасать желуди. Роль этих птиц в благородном деле распространения дуба — одной из наиболее привлекательных и ценных пород деревьев — трудно переоценить. Покончив с гнездовыми делами, сойки с нетерпением дожидаются поспевания желудей и запасают их с начала сентября до начала ноября.

В отличие от своих конкурентов — белок и лесных мышей, прячущих желуди не далее 30—40 метров от места сбора, — сойки обеспечивают дальнюю транспортировку. Птица набирает в под-клювную полость пять-семь желудей и относит их на расстояние до трехсот метров. Держатся при этом птицы крайне осторожно: будто прячут золотые самородки. Для тайников они выбирают густые заросли молодых елочек и сосенок, под которыми и зарывают желуди. За два месяца одна сойка устраивает до 2500 кладовых.

Сойка (европейская форма)

Сойка (дальневосточная форма)

• В летнее время сойки питаются сами и выкармливают птенцов преимущественно насекомыми. За сойками водятся грешки по части разорения гнезд других птиц, но они их с лихвой искупают неустанной деятельностью по распространению дуба.
• Зимой сойки разыскивают и раскапывают свои запасы при глубине снега не более 20-25 см. Когда снега выпадает много, кладовые становятся недоступными, и сойки выходят из положения, пользуясь «услугами» белок, которые могут раскапывать спрятанные желуди даже при толщине снежного покрова 50-70 см, но редко съедают весь запас подчистую.
• Получены экспериментальные подтверждения того, что при запасании и поисках желудей сойки умело пользуются солнечным компасом. Это позволяет птицам запоминать интересующие их точки пространства в виде карты и свободно находить их в любой последовательности.

Чем дальше на юг и юго-восток, тем беднее растительность степи. Здесь не хватает влаги.

Вместо высоких ковылей, морковника, степной осочки, таволжанки растут засухоустойчивые растения: типец, тонконог, змеевка, житняк. Травянистый покров становится несколько разреженным.

Под палящими лучами летнего солнца южная степь быстро выгорает.

Сравнительно небольшое количество отмирающих остатков растений быстро разлагается, и перегноя в почве накапливается немного. В верхнем слое почвы сухой степи всего от 3 до 5 % перегноя.

Почвы сухой стопи светлее чернозема и имеют коричневатый оттенок, похожий на цвет спелых каштанов. В.

В. Докучаев назвал их каштановыми. Толщина слоя каштановой почвы невелика, обычно не превышает 40—50 см, комковатая структура грубее, чем у черноземов, и не имеет их прочности. Каштановые почвы имеют достаточный запас питательных веществ, однако недостаток влаги и сухость климата затрудняют их использование.

Самое главное в земледелии каштановой зоны — накопление в почве влаги.

При правильной обработке, влагозадержании и своевременной вспашке на целинных и залежных землях сухих степей получают хорошие урожаи.

На орошаемых каштановых почвах можно выращивать очень высокие урожаи пшеницы, хлопка, риса, свеклы и других культур.

Среди каштановых почв часто встречаются солонцы. В солонцовых почвах на глубине 20—30 см, иногда и глубже, лежат легко растворимые в воде вредные для растений соли.

Верхние слои солонцов имеют неблагоприятную для растительности структуру — твердые столбовидные глыбы.

Поэтому солонцовые почвы мало пригодны под пашни и используются как пастбища для скота.

В Северной Америке каштановые почвы имеются в сухих прериях, а в Южной — охватывают всю Патагонию и юго-западную засушливую часть пампы. В они расположены узкой полосой южнее Сахары и на юге материка, в Австралии — на юге.

Иранцы – один из древнейших народов земного шара. Бактрийцы, хорезмийцы, согдийцы, фарсы, саки, скифы, сарматы, тахирийцы, представители других иранских народностей, населяя обширные пространства от Индии на юге до Дона на севере и от Хазарского моря (Каспия), Тигра и Евфрата на Западе до Исфиджаба и Халлуха на востоке, общались и говорили на близких языках и наречиях. С незапамятных времен, имея культурные связи с Вавилоном, Египтом, Индией и Китаем, а затем с Римом и Арабским Востоком, они создали богатейший фольклор и прославленную во всем мире письменную литературу. Однако, главным творцом этой замечательной литературы являются таджики (восточные иранцы) и фарсы (западные иранцы). По этой причине персоязычную литературу 9-15 вв. справедливо называют персидско-таджикской.

История свидетельствует, что персидско-таджикская литература принадлежит к числу богатейших литератур мира и чрезвычайно насыщена преданиями, легендами, сказаниями, мифами, забавными историями, шутками, анекдотами, гимнами, пословицами, поговорками, обрядовыми, сезонными куплетами, песнями и т. п. Сказка «Гурзод» (Рожденный в могиле), затем ставшая известной как «Гайбзод» (Таинственно рожденный), а позднее распространенная под названием «Гуругли» и среди тюркских народов, излагая через легенду, трудовые и обрядовые ритуалы, думы и мечты иранцев о счастье и благополучии, вместе с тем отразила представления народа о различных вещах, природных явлениях, воде и суше, дожде и облаках, громе и молнии, о космосе, о болезнях и исцеляющих средствах, о жизни и смерти и т. п. Древние сказания и предания о Яздане, Ахурамазде, Ардавнсуре Анахите, Митре (Мехр, т. е. солнце), Агни (огне), Мох (луне) и др. дают нам представление о взглядах и убеждениях иранцев, об их миропонимании. Легенды о первом на Земле человеке Каюмарсе, о появлении первой человеческой пары Мартйя и Мартйанаге, сказания о справедливых и любящих народ правителях, таких как Хушанг, Джамшед и Фаридун, героических рассказах о народных предводителях Рустаме и кузнеце Кова, трогающие душу драматические приключения Сухроба и Сиявуша, призывы отроков Гаршаспа, Зардушта (Заратуштры), Мани и Маздака к борьбе Добра и Света против Зла и Тьмы, против их символов Ахримана, Дуруга, Арджаспа, Афросияба, Заххака, которые всегда угрожали уму и знаниям человека, против деспотических и кровожадных шахов, чужеземных грабителей и завоевателей, разбойников и других отражают суть литературы иранских народов. Лучшие образцы устного творчества (фольклора), перейдя в письменную форму, явились основой одной из богатейших литератур мира.

Древнейшие образцы персидско-таджикской письменной литературы, появившиеся еще в 12-10 вв. до н. э. в «Гатах» «Авесты», являются творениями пророка иранских народностей Зардушта, «Корномаи Доро» и «Аяткари Зареран» (5 в. до н. э.), «Зариадр и Одатида» (4 в. до н. э.), «Корномаки Арташехри Папакан» (6 в. до н. э.), повествующие об основании династии Сасанидов Ардашере Папакане (224-241), «Арджанг» Мони (215-276), «Пандномаки Анушакравон» (4 в.), многократно отредактированное и переработанное «Худойномак», памятник согдийцев «Достони Рустам» (7 в.) и другие являются выдающимися образцами древнеиранской литературы, в которых отражены постоянная борьба двух противоположных начал – Добра и Зла, Света и Тьмы. В 6 веке большое количество произведений с индийского («Калила и Димна», «Синдбоднома»), греческого («Вомик и Узор», «Саламон и Абсол») и т. д. были переведены на языки пехлеви и согдийский в Тайсафуне, Гундишапуре, Балхе, Герате, Мерве, Самарканде, Согде и других городах. «Тысяча сказок», имеющая иранское происхождение в переводе на арабском языке стала известной всему миру как «Тысяча и одна ночь».

На протяжении первых трех веков ислама в Иране и Хорасане, кроме магометанства, также были распространены зороастризм, манихейство, христианство, иудейская вера, а в некоторых местах даже буддийское учение. Для распространения своих идей и учений проповедники этих религий использовали арабский, пехлеви, ассирийский, санскрит и другие языки. Медресе, мечети, храмы, библиотеки и т. д. были признаны местом рождения идей и творчества. Большая часть книг на пехлеви позже, в 7-9 вв. были переведены и изложены на арабский.

АРАБОЯЗЫЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

К 81 г. 700г. во всех областях халифата арабский язык был объявлен государственным языком и все делопроизводство велось на этом языке. В 742 г. в Хорасане и Мовераннахре знание арабского было непременным и обязательным для чиновников. Что касается языка религии и законоположений, то он уже давно стал арабским. Все это привело к тому, что литература иранских народов на протяжении двух веков в основном создавалась на арабском языке. Однако, большая заслуга иранцев в развитии литературы, науки, философии и в целом арабоязычной культуры прежде всего в том, что они не только внесли в общеарабскую цивилизацию чисто иранскую струю, но и способствовали появлению арабской прозы и философии, введя в арабоязычный обиход путем переводов многие греческие, индийские и древнеиранские произведения. На арабском написаны многие литературные и научные произведения таких авторов иранского происхождения, как Абдуллах ибн-ал-Мукаффаъ (724-759), Абдулхамид ал-Котиб (ум. 750), Ал-Хоразми (780-847), Ибн-Хурдодбех (820-около 912), Табари (ум. 923), Абунаср Ал-Фороби (870-950), Саъалаби (961-1038), Абурайхан Беруни (973-1046), Абуали ибн Сина (980-1037), и др. Что касается чисто литературных произведений, то их создавли поэты иранского происхождения Башшар ибн Бурд (714-784), Абу Навас (762-813), согдийский поэт Ал-Хурайми ибн Руми (836-896) и др.

Почти все упомянутые авторы были приверженцами и ревностными последователями движения шуубия, основной задачей которой было сохранение и развитие родной иранской литературы в чужой языковой оболочке, то есть на арабском языке. Поэтому, представителей этого течения в равной степени можно отнести как к арабской, так и к персидско-таджикской литературе.

Первым иранцем, внесшим значительный вклад в развитие арабской литературы, был Абдуллах ибн Мукаффаъ, доарабским именем которого было Рузбех ибн Додбеха. Родился он в Джури Фирузабаде в семье зороастрийца и, получив от отца знание языка пехлеви и веры Зороастра, затем изучал в Басре арабский язык. С 20-летнего возраста занимался переводом пехлевийских произведений на арабский, он перевел с пехлеви на арабский язык «Худойнома», «Ойиннома», «Маздакнома», «Китоб-ут-точ» и «Калилу и Димну», получивших всемирное признание. Перу Ибн Мукаффаъ принадлежат и такие произведения как «Рисолат-ус-сахоба» (о государственном устройстве), «Ал-адаб-ул-кабир» (о политике и правилах общения), «Ал-адаб-ус-сагир» (о морали и нравственности), также целый ряж жругих произведений.

Сочинения Ибн Мукаффы непревзойденные по стилю и форме, веками служили образцами для подражания и изучения для многих арабских писателей. Будучи одним из мужественнейших представителей шуубия, Ибн Мукаффаъ неустанно прославлял иранцев, усиленно пропагандировал их культуру, знание и этику, что вызывало гнев его идейных противников и привело к четвертованию и сожжению его тела по частям. Другим поэтом иранского происхождения, слагавшем стихи на арабском языке, был уроженец Исфагана Зиед Ал-Аджам. В безграничном тщеславии по поводу своего иранского происхождения всех опережал Башшар ибн Бурд, восходивший к иранцам Тахаристана. В своих произведениях он воспевал храбрость, мужество и героизм предков, описывая невольниц, музыкантов и уличных женщин, себя именовал зиндиком (еретиком), прибегая к гиперболе, описывая вино и застолье, пародируя кочевников, не стеснялся в выражениях, имитировал сумасшествие, однако его ясные и пленительные сравнения и метафоры, а также глубокое философское содержание творчества скорее свидетельствуют о совершенстве его ума.

Единомышленником Башшара ибн Бурда был Абунувас Хасан ибн Хони, родом из Хузистана, диван которого содержит 12 тысяч бейтов. Широкую известность получили полные наставлений гедонические касыды этого свободомыслящего поэта, а также изящные газели, марсия, сатирические произведения, где строки – чередуются на арабском и иранском языках, что придает им особый неожиданный эффект. Он с радостью и ликованием описывал виноградную лозу, изготовление вина, веселье и пиршества. Часто можно встретить у него упоминание имен, обычаев и обрядов, элементы фольклора и зороастрийских традиций, что дают его поэзии особый блеск. Всё это в арабском литературоведении получило название фарсизмов.

Иранский поэт Абулатахия Исмаил ибн Косым (ум. 211 х(826)) был искусным мастером панегириков, газелей и проповедей. К поэтам этого времени принадлежит и Абон ибн Абдулхамид ибн Ах-Ахак, который ввел в поэтический обиход ранее переведенные на арабский язык такие произведения как «Калила и Димна», «Билухар и Бизосуф», «Синдбаднома» и «Книгу Маздака».

Другим литератором, внесшим животворную иранскую струю в арабскую поэзию, является Ибн-ар-Руми (836-896), отец которого был греком, мать персианкой. Ибн-ар-Руми был ревностным шиитом. Писал пародии, где резко обличал скупость, зависть, вероломство, себялюбие и самовосхваление. Поэтические и прозаические произведения Ибн Руми, особенно касиды, пародии, марсия и лирика изобилуют свежими оригинальными мыслями. Прекрасны его описания живой природы.

Арабоязычная литература продолжала функционировать в Иране, Хорасане и Мавераннахре и после появления персидско-таджикской литературы на родном языке.

Первоначально это были поэты, которые создавали свои произведения как на арабском, так и на фарси. Из 415 авторов, имена которых приведены в антологии Саълаби «Ятимат-уд-Дахр», 124 проживали в Хорасане и Мавераннахре во времена правления Саманидов (875-999) и в начале 2 века творили на арабском или на двух языках: арабском и фарси.1

В правление Бувейхидов и Зияридов литература в основном развивалась на арабском. На фарси же она появилась в подвластных им областях в начале 11 века. Современники Рудаки – поэты Муроди, Мусъаби, Митронии Шоши, Хусайни ибн Али Марвруди, Абушакури Балхи, Абусулаймон ал-Хаттоби, Абубакр ал-Хоразми, автор превосходного дивана и мастерских арабских трактатов, Абуали ал-Искофи, Абулхасан Агоджи, Абухатим Варрок – поэт, писавший на двух языках, занимают видное место в развитии и подъеме арабской литературы.

Однако, в этом ряду следует особо отметить Абулфатха Бусти (971-1009) – автор диванов на фарси и арабском, касыды и мудрые изречения которого широко известны.

Перу Абулфатха Бусти принадлежит и перевод с фарси на арабский язык некоторых стихов Дакики, а также поэмы Абушакури Балхи «Офариннома».

Ибн-ал-Амид (300-360х.(912-971)), чьи произведения «Китаби диван-ар-расаил», «Китаб ал-хулки ва-л-халк» и «Диван филлугат» широко известны, будучи везирем Буидов, покровительствовал иранской культуре и литературе. Его произведения считались лучшими образцами арабской прозы своего времени, а многие выражения – народными пословицами.

Везирь Буидов Сахиб ибн Аббод (933-995) считается родоначальником языкознания и литературоведения своего времени. Он составил в 7 томах словарь арабского языка, названный им «Ал-Мухит» и который был издан в Египте в 1947 году. Его перу принадлежит и трактат об арузе (стихосложении), а также сборник хадисов и пророчества. Известны и касыды Мехера Дайлами (д. с. 428х.(1037)) величайшего поэта своего времени, прославлявшего в своих произведениях государство Сасанидов, а также празднование Навруза. Бадеъуззаману Хоросони (967-1007) принадлежит заслуга доведения до совершенства нового жанра в арабской литературе – макомы, начатый Ибн Дурайдом. Маком – литературный жанр, состоящий из небольших рассказов и новелл, герой которых пройдоха, хитрец и находчивый человек, олицетворяет протест обездоленных и угнетенных против несправедливости, невежества и барства.

Согласно сообщениям литературных и исторических источников он написал свыше 400 макомов, из которых, из которых до настоящего времени сохранились 51. Главные герои макамов Бадеъуззамона, в которых он широко использует шутки, литературные остроты, китъа, игру и блеск слов и словосочетаний, – это купец Исо ибн Хишами и дервиш Абулфатх Искандари. В большинстве своем эти макомы посвящены месту человека в жизни, его рангу, богатству и власти, жизни и смерти, благородству и чести, а также другим важным проблемам морали, воспитания и философской полемики, неизменным победителем которых оказывается Абулфатх Искандари. В арабской литературе традиции Бадеъуззамона продолжил Харири (1054-1122), а в персидской – Хамиддудин Балхи (ум. 1164). «Гулистан» Саади также в какой-то мере написан в этом жанре. Эта традиция продолжалась и в последующие века.

Величайший таджикский ученый Абуали ибн Сина (Авиценна; (980-1037)) внес значительный вклад в развитие и подъем арабоязычной литературы.

Перу Абуали ибн Сина принадлежит ряд трактатов, посвященных арабскому языку и литературе, среди которых следует отметить «Лисан-ул-араб», «Фанни шеър», научно-философские касыды, трактаты оккультной литературы, в том числе «Рисолат-ут-тайр», «Хай ибни Якзон» («Живой сын бодрствующего»), «Саламан и Абсал», «Легенда о Юсуфе» т. п., большинство из которых отражают философские взгляды мыслителя о душе, воспитании, физическом и моральном развитии человека. Отдельно следует отметить урджузы Авиценны, излагающие проблемы медицины, души и этики.

Традиция создания художественных произведений на арабском языке просуществовала в подвластных иранцам областях вплоть до 15 века. Достойны внимания арабские касыды Саади Ширази (1184-1292). Произведения всех упомянутых представителей иранских народов относятся к лучшим образцам арабской литературы. Таким образом, арабоязычная литература иранских народов является значительной и блестящей частью арабской литературы в целом.

ПЕРСОЯЗЫЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

К концу 8 – началу 9 века двуязычные поэты уже достигли такого совершенства, что наряду с арабскими стихами слагали стихи на фарси-дари. Один из первых поэтических отрывков принадлежит перу Абулянбаги (ум. 824), который сообщает о разрушении Самарканда. Еще раньше этого жители Балха в стихотворной форме подвергли осмеянию наместника арабских завоевателей в Хорасане Асада ибн Абдаллаха, который был направлен в 108г. х.(726) для подавления народного восстания в Хатлоне (ныне область в Таджикистане), однако, вынужден был вернуться, потерпев поражение. Дети еще долго распевали эти сатирические стихи на улицах Балха.

В 9 веке появляются поэты, писавшие на фарси на таком высоком уровне, что они после себя оставили целые диваны. Первыми поэтами, излагавшими зрелые стихи на фарси были Абухафс Сугди, Мухаммад Васиф, Ханзалаи Бадгиси (ум. 835), Бассом Курд, Шакик Балхи, Махмуд Варрок (ум. 836), Абусалик Гургони, Мухаммад ибн Мухаллад и Масъуд Марвази. Из поэтических произведений этих авторов дошли лишь отдельные отрывки. Ханзала Бодгиси был автором дивана. Абухафс Сугди, будучи искусен в музыке, изобрел шохруд. Ему также принадлежат произведения, известные как «Рисолаи Абухафс» и «Лугати Абухафс». Абухафс был родом из горного Согда Мавераннахра, заселенный таджиками.

Десятый век явился первым периодом расцвета классической персидско-таджикской литературы. Литература этого периода не только явилась началом прогресса классической персидско-таджикской литературы, но и сыграла большую роль в её дальнейшем совершенствовании.

Начало этого периода связано с именем Рудаки (858-941), а конец венчает творец всемирно известной поэмы «Шахнаме» – Фирдоуси (924-1021). Хотя за исключением творений Дакики и Фирдоуси, из из творческого наследия большинства поэтов 10 века, до нашего времени дошло мало образцов, в действительности, они были очень плодотворны. Рудаки, Аммора Марвази, Шахиди Балхи, Муроди, Абулхасан Агаджи, Мунджик Термизи и другие поэты имели диваны.

Предводителем и наставником всех литераторов 10 века был Рудаки. Его звали Абуабдуллах Джаъфар ибн Мухаммад. Родился он в одном из отдаленных кишлаков Пенджикента (на территории Таджикистана). С малых лет приобщился к народным песням и музыке, начальное образование получил у себя на родине, продолжил пополнение знаний в медресах Самарканда, наконец, своими великолепными стихами, красивым голосом и музыкальными способностями нашел дорогу ко дворцу Саманидов и как придворный поэт прославился особенно в правление Наср ибн Ахмада Саманида (914-942). В историю таджикско-персидской литературы Рудаки вошел как первый мастер слова, подытоживший опыт и успех своих предшественников в области литературы и сочинивший высокохудожественные стихи стилем «сахли мумтанеъ» – «гениальная простота», плавные и легкопонимаемые, посвятивший свою поэзию разрешению общественных проблем, восхвалению чистой, незапятнанной любви, описанию красот со всей свежестью, воспеванию величия человека, его разума и нравственных устоев. Высокий гуманистический дух, неповторимые свежие образцы, глубокая философия, изящество стиля и богатство языка поэзии Рудаки как живыми представляли взору читателя весенние тучи, живительный весенний дождь, песни соловья, полет ястреба и ласточек, пение скворца и им подобные. В творениях великого поэта как в зеркале отразились любовь к Родине, печали и радости народа. По мнению Рудаки:

Тех, кто жизнь прожив, от жизни не научился уму,

Никакой учитель в мире не научит ничему.

(Пер. В. Левика)

Касыды, газель, элегии, китъа (фрагмент), рубаи, мусаммат и месневи в творчестве Рудаки, на основе переосмысления и возрождения древних канонов и собственных традиций, достигли высочайших вершин. Он создал дидактическую поэму «Калилу и Димну», объемом в 12 тыс. бейтов, а также касыду «Мать вина». Широкую известность получили его диван, полные мудрости и наставлений, месневи «Круги солнца», «Синдбаднома» и др. Рудаки, обратив свой взор к человеку, прежде всего воспевает его любовь и эмоциональные чувства:

Поцелуй любви желанный – он с водой соленой схож,

Тем сильнее жаждешь влаги, чем неистовее пьешь.

(Пер. В. Левика)

Многие фрагменты Рудаки посвящены протесту против социального неравенства членов общества, невежества вельмож, трагических дум о пережитой жизни. Однако, светлая вера в силу человеческого разума и знания проходят через все творчество поэта.

Он говорит:

Время – конь, а ты – объездчик; мчишь отважно на ветру!

(Пер. С. Липкина)

По свидетельству знатока творчества Рудаки, поэта и лексикографа 11 века Асади Туси, творчество великого поэта состояло из 180 тысяч двустиший (бейтов). Своей деятельностью Рудаки способствовал закату арабской поэзии при дворе Саманидов и победоносному шествию персидского стиха. Рудаки около 50 лет возглавлял плеяду поэтов Саманидского двора в Бухаре, достиг большой славы и богатства, а в конце жизни был изгнан из двора, ослеплен и умер в нищете.

Шахид Балхи (ум.937) был другом и коллегой Рудаки и слагал стихи на двух языках: арабском и таджикском. Он был также отличным каллиграфом. Большинство популярных литераторов этого периода, такие как Абушакур Балхи, Кисои Марвази, Дакики, Муроди, Хисравони, Абулхайсам, Гургони, Тохир Чагони, Мунджик Тирмизи, Абудфатх Бусти, Майсари и др. были выходцами из Бухары, Балха, Мерва, Самарканда, Чагониена, Термеза, Герата, Сарахса, Гургана и Нишопура, затем многие из них обосновались в Бухаре, сгруппировавшись вокруг Саманидов, двор которых являлся центром науки и культуры.

Первая женщина-поэтесса, писавшая на фарси, Робия – дочь Каъба, также творила в это время. Она родилась в древнем Балхе и прославилась красотой, ученостью, сметливостью и поэтическим талантом. Молодой она была умерщвлена братом за её любовь к рабу своего брата – Бектоша. Трагическая судьба Робии Балхи вдохновляла многих литераторов. Ей посвящали свои произведения величайшие авторы Аттор (13 век), Ризокулихон (19 век) и уже некоторые писатели нашего времени Таджикистана и Афганистана. Робия в основном была мастером любовных стихов, образцом для нее служила лирическая поэзия Рудаки.

Литература 10 века была очень богата по тематике и содержанию. Вечная борьба добра и зла, философские проблемы, наставления, душевное состояние человека, состояние общества, исторические события, описания природы, праздников Навруз, Михргон и Сада и многое другое. Именно в это время выдвигается эстетический принцип соответствия в стихах ясного смысла и сути содержания изяществу и сладости их звучания. Особенно высокого накала в стихах этого времени достигают мотивы защиты Родины, борьбы с иноземными захватчиками, борьбы за независимость, учета уроков прошлых поколений и прославления родной старины. Достаточно привести один бейт Фирдоуси:

Все поголовно погибнем,

Это лучше, чем страну врагу отдадим…

Значительную часть литературы 10 века составляют назидания, особенно, обучение хорошим манерам, пропаганда справедливости и гуманности, прославление искусств, наук и знаний, расхваливание мудрости и воспевание дружбы. Эта тематика особенно присуща поэзии Рудаки, Шахида Балхи, Абулмуайда Балхи, Абулхайсама Гургони, Мунджика, Абушакура Балхи. Литераторы – современники Рудаки почитали науку и знания, справедливо считая их основой духовного богатства общетва. Основная мысль дидактической лирики этого времени звучала так: «Человеку следует в детстве и юности приобщаться к наукам и ремеслам, и учиться всю жизнь, пока жив. Положение человека в обществе зависит от его знаний, образованности, культуры и таланта, а не от происхождения и генеалогии.»

Особенно бросается в глаза критика общественных недугов, социального неравенства, нравственной раздвоенности и высмеивание человеческих недостатков в стихах Рудаки, Аммора, Кисои, Шахида, Абушакура Балхи, Хаббоза Нищопури (ум. 343х.(953)) и Мунджика. Они высмеивают чревоугодие сильных мира, несправедливость правителей, жестокость чиновников, описывают стесненность и нужду представителей науки и знаний, а также тяжелое положение трудящихся.

Шахид Балхи пишет:

Если бы у горя, как у огня дым был

Мир был бы темен вечно.

Если этот мир от края до края обойдешь

Мудрого не найдешь радостным.

Поэты этого периода, описывая человека и природу, находили в них столь поразительное сходство, что искусно использовали это для выражения своих мыслей. Метафоры, антитеза, описания и естественные сравнения – все это было подчеркнуто из этих двух материальных источников, поэтому в поэзии указанного периода не встретишь надуманных сравнений, запутанных описаний, далеких от разумения гипербол, неясных выражений. Рудаки пишет:

Если для сада разума – ты осень,

Весна – для цветника любви.

Если ты пророк любви, то и

Творцом красоты себя зови.

Поэты 10 века особенно прославились талантливым и тонким описанием блеска весны, осенних пейзажей и земных картин, что давало человеку возможность наблюдать живую природу в вечном движении.

Одним из передовых представителей литературы 10 века следует признать Абушакура Балхи. Он родился в 915 году в Балхе, зрелости достиг в Бухаре, а приблизительно в 60-е годы 10 века умер. Абушакура Балхи был учеником и близким к Рудаки человеком. Из большого литературного наследия Абушакура до наших дней дошли разрозненные лирические отрывки, отдельные бейты из двух утраченных маснави и часть поэмы «Офариннома».

Абушакур с гордостью заявляет, что может приобрести золото и серебро в плату за свой труд:

Причитается ли мне динар или дирхем,

Возвышусь я над острием моего пера.

Несмотря на большой талант и высокое место, которое Абушакур занимал в литературе, он был человеком скромным и, не кичась своими обширными знаниями, считал их недостаточными:

Мои знания достигли того предела,

Что я знаю, что ничего не знаю.

И в самом деле, чем больше знаний приобретает человек, тем более он стремится открывать все новые тайны мира и человека. Абушакур призывает к целеустремленному познанию, особенно в молодые годы.

Абушакур создал свою поэму «Офариннома», не имеющую строго определенного сюжета, примерно в 944-947 гг. Поэма дидактического характера, до нас дошло 300 бейтов, в котором превозносятся наука и искусство, стремление человека к познанию истины и блага, восхваляются стыдливость и застенчивость, честь и совесть, воспеваются храбрость, смелость и терпение, а также умение хранить тайну, дружбу, порицаются невежество и жадность, завись и обман. Эта поэма по силе пропаганды высоких нравственных начал таджикско-персидской литературы стоит в одном ряду с поэмами Рудаки «Калила и Димна» и «Синдбаднома».

Другим значительным свободолюбивым поэтом-патриотом 10 века был Абумансур Мухаммад ибн Ахмад Дакики (931-978). Его относили к уроженцам и Самарканда, и Мерва, и Туса, и Герата. По мнению Абурайхана Беруни (973-1048) он родился в Балхе. Дакики считает себя учеником Рудаки и Шахиди Балхи.

В начале он служи при дворе правителей Чаганияна. Он был приверженцеми хранитеоем обычаев и традиций своих предков – зороастрийцев. Затем переехал в Бухару и по требованию саманидского эмира Нуха ибн Мансура (977-997) сложил дастан в стихах о Гуштаспе из «Шахнаме», состоящий из тысячи бейтов. Фирдоуси эти тысача бейтов включил в свою поэму «Шахнаме». Содержание этих бейтов охватывает описание правления Гуштаспа, появление Зороастра, религиозные войны между Гуштаспом и Арджаспом, который был правителем Турана. Дакики помещает Туран в Китае.

Перу Дакики принадлежат также прекрасные, содержательные касиды, газели, рубаи, китъа, и двустишия. Он был талантливым лириком:

И добро и зло Дакики изведал,

Ныне жаждет он четырех услад:

То – коралл вина, вера Заратуштры,

Чанга нежный стон, алых губ гранат.

(Пер. В. Левика)

Дакики стал жертвой происков врагов правителей Саманидов. Он был убит собственным рабом.

Сбор преданий, легенд о царствовании иранских правителей, их систематизации и написание «Шахнаме» в 10 веке отвечало духовной потребности народов. День ото дня усиливалась опасность нападения кочевников на государство Саманидов, потери национального суверенитета и внутренних междоусобиц. В 957 г. по заданию военачальника Саманидов Абумансура Мухаммада ибн Абдураззака несколько зороастрийских мобедов составили «Шахнаме», известное как «Абдумансурово Шахнаме». В 963 г. Абумуайяд Балхи и через 3 года после него Масъуп Марвази написали свои «Шахнаме». Инициатива Дакики на этом пути явилась серьезным шагом, открыв этим простор для Фирдоуси.

Сказания и поэмы слагались в форме маснави. В этом же жанре создавались героические, эпические, лирические и этические произведения. К лучшим образцам поэм и сказаний, написанных в это время следует отнести 7 поэм Рудаки (среди них «Калила и Димна» и «Синдбаднома»), 3 поэмы Абушакура Балхи, одна из которых «Офариннома», поэма в стихах «Шахнаме» и творение Абулмуайяда Балхи «Юсуф и Зулейха». Наличие в составе большинства из них наименования «наме», т. е. «книга» свидетельствует об их принадлежности к эпическому жанру. Именно в 10 веке появляются повествования, содержание которых составляет наука. Создателем такого рода поэм был также Устод Рудаки. Его поэма «Даврони Офтоб» касается науки астрономии. В виде поэмы создал свою «Донишнома» («Книга знаний») и Майсари (между 977-990 гг.) Она состоит почти из пяти тысяч бейтов и посвящена медицине. Автор относит медицину к числу таких важных наук как астрология, геометрия с математикой, мусульманское законоведение и полемизирует о различных заболеваниях, их признаках и врачевании. Единственная рукопись этой книги хранится в национальной библиотеке Парижа.

К наиболее развитому жанру поэзии относятся касыды. Содержание касыды в большинстве своем составляют восхваления и панегирик, иногда философия, жалоба, рассказ о пережитом и пр. Основоположником законченной касыды в таджикоязычной литературе, как указывалось, является Рудаки. Касыды писали и многие другие поэты. Устод Рудаки – первый поэт, отказавшийся только от восхвалений в касыде. Его последователем был Мадждуддин Абулхасан Кисои Марвази (953-1049), слагавший в зрелом возрасте касыды на философские, этические и медицинские темы. Иногда только вступительная часть касыды посвящалась описанию весны, любви, молодости, хорошему времяпрепровождению, праздникам и юбилеям.